Спастись ещё возможно
Шрифт:
Надо, надо конечно, но когда это ему удавалось? Быть может, лет двадцать назад, когда не сидел он еще в этих мертвящих стенах, высасывающих душу, отнимающих последние жизненные силы. Быть может, в Горьком? Или в Ленинграде? Как давно это было! Теперь он совсем старик…
Он чувствовал себя невообразимо старым: как деревья на Цветном бульваре. Нет. Еще старше! Как этот город. “Я ворон! Мне триста лет! — шептал он себе. — А впереди еще триста! И еще!” Внешне он выглядел на пятьдесят, но это был чистой воды обман. Просто однажды процесс старения у него переместился внутрь его сухого жилистого тела, и затаился там, скрывшись от глаз окружающих. Там, внутри, постепенно все высыхало и перекручивалось от старости, там все осыпалось и отслаивалось, превращалось
Как же он стар! Понимание этого пришло всего несколько лет назад. В тот день прямо из окна этого кабинета он наблюдал грандиозное шествие: тысячи, сотни тысяч людей с иконами и хоругвями, с пением молитв двигались от Кремля по Никольской в сторону Большой Лубянки к Сретенскому монастырю. Они шли мимо его альма-матер, мимо пустого гранитного постамента, мимо него самого. Что это было? Ах, да! Праздник Владимирской иконы Божией Матери — шестьсот лет как принесли ее на Москву. Шел дождь. Да! Проливной дождь. А он с удивлением смотрел на это колышущуюся массу людей, на это человеческое море и не понимал: зачем? Раньше носили транспаранты и портреты вождей — так было надо. А теперь? Зачем? Он вдруг почувствовал, что не причастен ко всему этому, к тем, кто внизу, что он свободен; он почувствовал, что старше их всех, и их икон, и их церквей. И еще: он вдруг ощутил связь с какой-то невообразимой древностью, глубокой и темной, когда не было еще этих домов, этого города, этой страны. И небо было другим. Да, другим. Его внутренний взор проник куда-то вглубь за пределы сознания, куда раньше вход был закрыт, и он увидел старое небо, пугающе необъятное, удивительным образом включающее в себя разом всю вселенную.
Он увидел, как чудовищной яркости молния вдруг перечеркнула эту первозданную небесную сферу и воткнулась в горизонт, и тот вздулся целым морем огня, закрывшим собою все видимое пространство. Земля закипела, она превращалась в пар, она проседала и принимала огонь в свое расплавленное чрево. Она будто бы пожирала его. Огонь медленно погружался в разверзнутую бездну, и небо постепенно очищалось, возвращая свойственные ему краски и цвета, возвращая себе отнятую огнем вселенную. Наконец земля, как темница, поглотила огонь, ставший в одночасье ее узником. Она замкнула над ним каменные своды и оградила этим небо и вселенную от новых посягательств на их единение…
Это видение промелькнуло перед внутренним его взором, а шествие все еще перетекало с Никольской на Большую Лубянку и конца ему было не видно. Он вдруг ощутил себя вороном, сидящим в гнезде у самого неба. Какие же все они маленькие! — невольно сравнил он людей внизу с той молнией и с тем огнем. Маленькие! А он стар — вот тогда-то он и понял это.
С тех пор это чувство его не покидало. Но, удивительное дело: жить стало легче. Все человеческие условности, — дружба, любовь, долг, обязанности, приличия, наконец, — стали настолько малы, что перешагивать через них не составляло уже никакого труда. Теперь он легко и естественно мог говорить о своей стране: “эта страна”. Он стал настоящим стратегом, не отягощенным сомнительным грузом пристрастий, привязанностей и склонностей. Он стал Стариком…
“Бом-бом-бом-бом…” — это его кабинетные куранты отбили четыре часа пополудни. В дверь постучали.
— Да! — сухо каркнул он. — Войди, Силуянов.
— Шестнадцать ноль-ноль, как приказано! — отрапортовал вошедший полный седой господин.
— Полковник, ты как молодой прапорщик, — скривил губы Старик, — надо бы тебя на оперативный простор, на Кавказ куда-нибудь.
— Мне бы куда попроще: в Париж или, на худой конец, в Копенгаген, — отшутился Силуянов, но в его маленьких глазках мелькнул настоящий животный страх: шутки Старика иногда кончались далеко за пределами этого кабинета.
— Ну да, ты ж у нас “господин”, — Старик вертел в руках дорогой “Паркер” с золотым пером и смотрел на толстяка с плохо скрываемым отвращением.
— Господа в Париже, — пошутил было вновь Силуянов, но, похоже, опять неудачно. Старик вспыхнул:
— Дался тебе этот Париж. Есть
Силуянов молчал, переминаясь с ноги на ногу.
— Шучу, — успокоил его Старик, — садись и докладывай, что по нашему делу.
Силуянов присел на краешек стула к огромному дубовому столу и разложил перед собой принесенные бумажки.
— По делу “Добрый доктор”, — начал докладывать он, — из екатеринбургского отделения поступила информация, что все случаи шантажа “наших друзей”, действительно, инициированы Герасимовым, отбывающим наказание в учреждении N. Установлено, что именно по его заказу в Интернете сразу на нескольких сайтах был размещен известный компромат, что получило широкий общественный резонанс. Это было его первой пробой силенок перед непосредственным выходом на “наших друзей”. Установлено, что Герасимов действительно располагает рядом документов, обнародование которых весьма нежелательно для “наших друзей”. Крайне нежелательно! Установлено, что документы записаны на пяти лазерных 700-мегабайтных дисках. Это различная финансовая, банковская документация, а также видео и аудио материалы. Есть и просто бумаги: несколько десятков фото- и ксерокопий отдельных документов, в том числе и оригиналы. Все это хранится в специальном атташе-кейсе, возможно оснащенным механизмом самоуничтожения на случай несанкционированного вскрытия. Установлено, что атташе-кейс через не установленное пока лицо был передан в Псков фигуранту “икс”, данные о котором имеются и приобщены к делу. Работа по окончательному выяснению местонахождения документов продолжается. Разработано мероприятие по нейтрализации Герасимова прямо по месту отбывания наказания. Разработан план мероприятий по задержанию фигуранта “икс” и изъятию документов.
— А что известно нашим коллегам? — осведомился Старик.
— Точно сказать не могу, — Силуянов замялся, — но думаю, немного. Кузьмин этим занимается: он — еще тот кретин…
— Ты должен знать! — сердито оборвал его Старик. — Где сидишь-то? Задействуй все силы. Они нам могут все перечеркнуть: это, как ты выразился, еще те уроды — ура-патриоты. Если пересечетесь, что будешь делать? Кузьмина ведь не уговоришь… Я думаю, что на этот случай введем в игру группу “Волк”. А вообще-то, в любом случае ее бери и запускай параллельно. Пусть появится чеченский след. Это сейчас любят…
Силуянов заметно скис. Группа “Волк” — совершенно секретный проект их департамента — состояла из этнических чеченцев, по разным причинам приговоренных к смерти на родине. Под крылом департамента они действовали недавно, если вообще можно было так о них говорить. Силуянов подробностей не знал, — это была исключительная прерогатива Старика, — но слышал много страшных вещей. Они были ликвидаторами, подчиненными только высшему руководству в лице Старика; точнее — его личными убийцами, совершенно оголтелыми и чудовищно жестокими. Естественно, что нигде, ни по каким кадрам они не проходили, финансировались исключительно из фонда “наших друзей”, и было все это чистой уголовщиной, как, впрочем, и многое другое, находящееся под чутким Стариковым управлением.
— Может быть без них? — попробовал увильнуть Силуянов, — Зачем нам мясники? У меня есть люди, да и легенда у нас серьезная. Опять же, поддержка МВД. Обойдемся.
— Это ты с тещей своей обойдешься, как желаешь, — жестко отрезал Старик. — А тут — как я прикажу. Ты про группу Кузьмина слышал? Она гремела одно время по всей конторе, пока сам Кузьмин по-тихому не вывел ее из зоны внимания. Так вот, это спецы высшего класса. И в Париж они не рвутся, в отличие от тебя, господин Силуянов. Так что возьми. И еще подарок от наших друзей — несколько быков из Казани. Ребята тупые и к делу совсем непригодные, но для тумана их использовать можно. Легенду им сам сочинишь. Посади, к примеру, на какие-нибудь крученые джипы. Ну, это ты сам знаешь. Этот материал не жалей. Для пользы дела поступай с ними, как будет удобней — можешь сдать, а можешь… Закончишь все — поедешь в Париж. Небось, домик там насмотрел? Обрыдло в Испании-то?