Спастись ещё возможно

Изборцев Игорь Александрович

— Вставай! Надо идти...

— Не могу, — прохрипел тот, пытаясь улечься в воду. Но сержант, закинув его руку себе за шею, ухватил под мышку и поволок куда-то вперед, к ведомой только ему цели...

У Прямого не было сил. Накатило полное безразличие — будь, что будет. Он ожидал, что Кабан отметелит его, как сделал бы он сам, окажись на его месте, но тот не сказал даже лишнего слова, лишь это свое: “Надо идти...” и еще добавив, что осталось уже самую малость. Он продолжал тащить Прямого под руки, будто бы и не побывал только что в переделке. А Прямой… он перестал считать шаги.

Впрочем, действительно, идти оставалось недолго. Они вышли, наконец, на твердую землю, но она все еще будто бы колебалась под ногами. Позади остались рахитичные

сосенки и березки, и над головами сомкнулся настоящий еловый лес, такой густой, что свет процеживался, как сквозь густое сито, через плотную еловую хвою, проникая вниз микроскопическими дозами. Здесь-то в полумраке, у небольшого пригорка, Кабан остановился, скинул на землю рюкзак и присел на корточки. Прямой сделал то же, только вот рюкзак его остался где-то в недрах болота дожидаться археологов будущего века. Совершенно бесшумно, будто материализовавшись из воздуха, появился Охотник. Но у Прямого не было уже сил удивляться, он молчал и тупо смотрел перед собой.

— Прошу домой, — негромко сказал Охотник, указывая на склон пригорка, где прямо в земле зияло квадратное отверстие люка, — На ближайшее время это будет наша лесная дача.

По короткому наклонному тоннелю они спустились вниз и попали в небольшое прямоугольное помещение, освещенное тусклой лампочкой. По обе стороны у стен сооружены были двухъярусные нары, а в центре стоял стол и две скамейки. У дальней стены громоздились какие-то ящики и была еще одна дверь, завешенная брезентом.

— Располагайтесь, Сергей Григорьевич, — Охотник ткнул рукой на нижние нары, а потом забросал сержанта вопросами: — Как дошли? Что вертолеты? Как пожар, натурально смотрелся?

— Сносно дошли, — ответил тот, кольнув острым взглядом Прямого. — А пожар хлипковат. Надо было дымку-то поддать. Не дотянули…

— Да, что это у тебя с физиономией? — рассмотрев наконец, спросил Охотник.

Сержант осторожно дотронулся до подбородка. Щека заметно распухла, а на подбородке растекся синяк.

— Да так, об корягу приложился.

Почему-то Кабан не стал рассказывать про злополучный апперкот. Но Прямому было не до размышлений. Тело жаждало одного — отдыха и тишины…

Он отдыхал часа полтора, не меньше, пока его не растолкал Охотник.

— Давай чай пить, бродяга.

Пили из металлических эмалированных кружек и заедали хлебом с тушенкой.

— Здесь мы и неделю безвылазно просидеть можем, — отставив пустую кружку, сообщил Охотник. — Автономные источники электроснабжения, вентиляция, запас продуктов, даже сортир есть. И обнаружить нас на этом островке среди болота практически невозможно.

— Так уж и невозможно? — саркастически заметил Прямой.

— Ну, найти-то, конечно, могут, — признался Охотник, — только вряд ли искать будут. Завтра мы отсюда съедем. А пока будем отслеживать ситуацию. Эфир сканировать, ну и прочее.

— Почему не будут? И кто это нас ищет? — поинтересовался Прямой и посмотрел на обоих своих стражей. Кабан все так же молча поглощал уже третий по счету бутерброд, изредка массируя подбородок. Охотник же, немного помедлив, ответил:

— Почему не будут искать? Это тебе, думаю, можно знать. Через час-два здесь соберется просто уйма народа: МЧС, военные, областное и районное начальство, пресса. Территория будет объявлена зоной бедствия. Население, если таковое обнаружится, будут эвакуировать. Наедут специалисты — приборы, замеры и прочая дребедень. Дня два пройдет, пока не выяснится, что все липа; что нет здесь никакого могильника биологического оружия — эдакой копилочки чумы, сибирской язвы, бруцеллеза, сапа, туляремии и холеры — все это толково сшитая деза, вовремя подкинутая в нужное место. Но в эти два дня здесь вряд ли удастся проводить какие-либо спецоперации. Так что время у нас есть. А что касается “кто ищет”, я тебе расскажу одну историю, которая частично тебе уже известна. Про провинциального лопуха, мнящего себя крутым бандитом.

Так вот, стал наш лопух обладателем компромата

на влиятельнейших людей. Сам он, конечно ни сном, ни духом не ведал, чем обладает. Но зато кое-кто другой об этом прознал. В стране война. Кто-то воюет, а кто-то бабки на этом зарабатывает. В документиках тех, видно, и говорится о паскудстве и предательстве национальных интересов влиятельными людьми, будь они неладны. Кто-то имел глупость их шантажировать и поплатился жизнью, да и не один. У людей этих сила и закон. Я, если быть откровенным, и не хочу знать, кто они. Есть начальство — пусть разбирается, а мне моей работы хватает. Но вернусь к лопуху: не повезло парню, его вычислили и чуть-чуть не взяли уже. Если бы не прикрыли этого недотепу — не было бы его сегодня на этом свете: его бы выпотрошили, забрали документы и довели до конца начатый уже липовый сценарий с бандитскими разборками. Я понятно выражаюсь? — Охотник, приподняв брови, кивнул Прямому, но тот промолчал и Охотник продолжил: — Те действовали официально, с поддержкой местных органов МВД, а мы — неофициально и поэтому без поддержки. Почему так? Не знаю. Хотя, должно было бы быть все наоборот. Ведь, как сказал небезызвестный Глеб Жеглов, вор и предатель должен сидеть в тюрьме — я, извиняюсь, немного его дополнил. Но, знать, слишком широкие стулья у тех людей. А мы что? Мы профессионалы. Нам Родина приказала — мы исполняем. Те тоже исполняют… чьи-то приказы. Чьи-то! Контора у нас, думаю, одна — хозяева только разные. Понятно или нет? Запутано все основательно. Те, эти, они, мы... У тех — по легенде правая цель, у нас — по жизни. А кто действительно прав, кто виноват? Может ты, лопух?

Прямой никак не мог такое спустить на тормозах, тем более этому, как мнилось ему, пацану. Скулы его напряглись и побелели. Он наполнился бешенством и дошел до той черты, за которой здравый смысл уже не работает. Чуть приподнявшись, он без замаха коротко ударил Охотника правым боковым. Удар был настолько молниеносным, что кадык на толстой шее Кабана успел сделать лишь десятую часть глотательного движения. Охотник в весе пера должен был без памяти рухнуть на пол, но случилось что-то невероятное: когда удар уже почти достиг цели, рука Охотника с немыслимой быстротой выстрелила навстречу его руке, отбила ее в строну, а другая — в то же мгновение достигла виска Прямого. В глазах у него тут же полыхнуло фотовспышкой, а потолок стремглав полетел вниз.…

* * *

Неделей раньше. Москва, Лубянская площадь

Лампочка опять перегорела. Несколько раз старик безрезультатно щелкал выключателем красивого настольного светильника, очень напоминающего заветный кремлевский. Опять двадцать пять! Он попытался ее выкрутить, но рука дрожала, и ничего не выходило. В сердцах он дернул стеклянную колбу на себя, та отскочила от цоколя, выскользнула из рук и разбилась, ударившись о мраморную столешницу. Что есть сил, он надавил на кнопку вызова дежурного. Линия оповещения работала исправно: через десять секунд дежурный офицер открыл дверь в кабинет. Несколько мгновений старик морозил его ледяным взглядом, потом, не сдерживая себя, закричал:

— Я же просил следить… чтобы все было качественное… — он словно стрелял короткими очередями в отделанную орехом стену напротив. — Завтра Смирнова ко мне… Завтра… Где он, собачий потрох, берет такую дрянь?.. Эдак, вы мне вместо кофе… молотый куриный помет подадите… Смирнова мне, в десять… Я его упеку завхозом на Колыму...

Ошалевшее эхо рикошетом скакало по стенам, расплющиваясь о матовую поверхность ореховых панелей, и угасало где-то в толще межэтажного перекрытия. Застывший столбом дежурный, как щитом от басурманских стрел, прикрывался уставными “так точно” и “есть”. Вскоре старик, отстреляв свой боезапас, отпустил его, а сам, тяжело переводя дух, откинулся в кресле. Он шарил рукой в ящике стола в поисках флакончика с валидолом и, как обычно после каждой подобной вспышки, ругал себя: “Зачем я так? Чего ради? Надо было сдержаться…”