Сперанца
Шрифт:
Потом она не без гордости говорила тете Марте:
— «Кончетта» содержится лучше всех лодок. Микеле на ней даже спички об дно зажигает.
У Сперанцы вошло в привычку ходить со стариком на рыбный рынок. Она тихо проверяла вес, и Микеле мало-помалу тоже привык видеть возле себя эту молчаливую девочку и стал обращаться к ней за помощью.
— Спере, взгляни-ка! Ты в этом разбираешься лучше меня!
Потом и другие моряки стали частенько подзывать ее, чтобы она проверила их счета. У Сперанцы
— Спере, посмотри-ка, верно здесь подсчитано…
Сперанца, прыгая через мотки веревок и корзины с рыбой, проворно перебегала от одного к другому.
Даже перекупщики, приезжавшие на рынок, привыкли к присутствию девочки.
— Ну, что скажет наш бухгалтер? Сходится счет?
Сперанца, не замечая иронии, серьезно кивала головой. Один только раз ей пришлось вмешаться в переговоры. Перед этим они рыбачили ночью и заплыли в запретную зону. Ночь была «паршивая», как говорил Микеле. Дул мистраль, и лов вышел никудышный. Внезапно они оказались прямо перед огнями минного тральщика.
— Перешли границу! — закричал Микеле. — Поворачивай, ребята, нажимай!
Он взялся за руль, торопя остальных подобрать паруса и переменять галс; в темноте один из ребятишек заплакал.
С тех пор как началась война, морякам приходилось опасаться не только шторма: прибавился страх перейти предписанную границу и оказаться в зоне военных действий.
Как неотступный кошмар, их преследовало опасение наскочить на мину или лишиться лодки, которую в случае запрета могла реквизировать береговая охрана. А между тем, чтобы что-нибудь выловить в этом уголке Адриатики, приходилось не раз нарушать этот запрет.
В ту ночь удалось избежать опасности, но ребята вернулись с окровавленными от снастей руками, исхлестанные градом, провожавшим их до самого берега.
Они пришли домой промерзшие до костей, с плохим уловом.
На следующий день на молу между рыбаками и перекупщиками зашел спор о ценах на рыбу.
— Микеле, брось ее обратно в море! — вдруг закричала Сперанца. — Брось ее в море, Микеле, и пусть поплавают за ней между мин!
Все обернулись к девочке, вспыхнувшей от гнева темным румянцем.
— Что с тобой, Спере?
— Что это нашло на бухгалтера?
К ней подошел один из барышников.
— Сейчас война, девочка. Нельзя назло нам выбрасывать то, чем можно накормить людей.
— А вы дарите, что ли, людям рыбу? Нет! Вы перепродаете ее и цену назначаете, какую хотите, потому что они голодают. Выходит, на жертвы должны идти только мы? Ладно, как хотите, а две доли улова и брошу в море. Не продам — и все тут!
Ее всячески пытались успокоить, но цена на рыбу в тот день повысилась.
С тех пор Сперанца стала не только портовым «бухгалтером»,
— Ну, нет, наоборот. Я сама ее пошлю на рынок. Она умнее вас всех, и у нее одной хватило смелости сказать, что нужно. Пускай ходит. Ничего не добьется, так, по крайней мере, отведет душу в свое удовольствие.
Так во имя удовольствия отвести душу Сперанца продолжала говорить свое слово на рынке.
Потом произошло еще одно событие.
Тетя Марта потребовала долю выручки за Сперанцу.
— Но вы же и так получаете две доли за лодку! Чего же вам еще?
— Что же, по-вашему, Сперанца — часть лодки? Может, она стала веслом или реей? Ну-ка, скажите, Микеле. Остальным-то вы платите? Платите! Так чем она хуже других?
Микеле немного поартачился, но в конце концов честно признал, что девочка работала, как и все, а во многом была даже ловчее и проворнее других.
И Сперанца стала получать свою долю как равноправный член команды.
Так оно и шло до того дня, когда прибыло письмо от стариков.
Оно было адресовано тете Марте и написано незнакомой рукой. Марта сразу передала его Сперанце.
— Прочти мне его, ты быстрее разбираешь.
Сперанца начала читать своим ясным голосом:
— «…нас постигло величайшее несчастье…»
Марта вскинула голову. Сперанца, словно окаменев, сидела на пороге и попрежнему смотрела на листок, который держала в руке, беззвучно шевеля губами, будто скандируя то, что читала.
— Спере! Боже мой, Спере!
Листок еще кружился в дверях, но Сперанца была уже далеко. Марта, крича ей вслед, бросилась было за ней, но увидала, что девочка помчалась прямо к морю и вбежала в воду.
— Спере! Спере!
Вода была уже по грудь Сперанце. Тогда она пустилась вплавь.
Волны заливали ей лицо, смывая слезы.
До боли сжимая зубы, она в отчаянии плыла и плыла, а из груди ее рвался вопль: «Папа, папа!»
В первый раз Сперанца так называла Берто: «Папа! папа!»
Она все плыла и плыла, мысль: «Домой!» — словно молотом стучала ей в голову.
Скорее к деду и бабушке! В красный домик посреди долины, где в ней нуждались подкошенные горем старики.
Там, быть может, ей легче будет воскресить в своей памяти родное лицо Берто; того Берто, который улыбался ей, стоя на пороге дома, подмигивал, слушая истории Цвана, с любовью склонялся над Мингой…
Сперанца плыла в каком-то исступлении, глотая соленую воду и слезы, и не слышала ни голосов, звавших ее с берега, ни быстрых ударов весел, раздававшихся все ближе.