Сперанца
Шрифт:
«Мне бы сюда комод, — думала она между тем. — Рано или поздно его придется купить…»
Она не знала, что много лет назад то же самое думала ее мать и что это желание стоило ей жизни.
Она сняла с балок то, что висело на них, и выбросила все за окно. Вместо занавески она повесила лоскут, оставшийся от покрывала, которое ей купила Марта для конфирмации, а на подоконник поставила стеклянный ларчик с младенцем Иисусом. Наконец в руках у нее оказался нож Микеле.
«Пусть у тебя, Спере, всегда будет кусок хлеба», — вспомнила она.
Но
Она легла в постель и свернулась калачиком, чтобы не чувствовать, как сосет в желудке.
Ей представилась мачеха Таго, у которой были большие глаза и бледное лицо и которая весь день пропадала где-то, чтобы накормить детей. Кто ее знает, куда она ходила и что она делала… Таго об этом не говорил. Она у него спросит… Ей тоже надо прокормить себя и стариков…
Так она и заснула, думая об этом, и не слышала, как вошел Таго и окликнул ее.
Глава двадцатая
Сперанца стала хозяйкою в доме.
Ей удалось убедить Мингу в том, что она действительно Сперанца, но, конечно, не удалось улучшить ее состояние. Лишь привычка, усвоенная за долгие годы, по инерции еще руководила старухой.
Она бродила весь день, собирая травы, и приносила домой хворост и щепки, чтобы разводить огонь.
Для нее пришлось освободить кладовку под навесом, чтобы она сносила туда все, что подбирала, и не мусорила в доме.
Сперанца сумела изменить облик дома и даже дедушки. У Цвана теперь штаны всегда были зачинены и выстираны, и он знал наверное, что, вернувшись домой с работы, найдет все в порядке и получит тарелку горячего супа.
Старик заважничал и уже начал перед всеми восхвалять достоинства внучки.
— Да, да, дорогие мои, другая в ее возрасте сопля-соплей — и все тут, а на ней весь дом… И я уж не говорю о счетах… Вот уж три вечера она над ними ломает себе голову.
— Какие это счета, Цван, приходится сводить вашей внучке? — спросила женщина, шедшая рядом с ним и погонявшая упряжку волов.
— Мои, мои… Но она говорит, что они очень путаные и никак не сходятся.
— Да вам-то какие счета сводить? Сколько я вас знаю, а мы уж не первый год знакомы, у вас денег не было и в помине…
— Вот, вот. Она и забрала себе в голову, что мне не платят, что положено, и теперь сводит счета… Представляете!.. Когда я у хозяев, можно сказать, свой человек в доме, и управляющий мне доверяет, и родился-то я в имении… Ладно. Она считает, сколько я получаю: рису столько-то кило — значит, столько-то денег; пшеницы столько-то кило — столько-то денег. Представьте себе, она даже считает, сколько с меня причитается за наем дома… Вы понимаете, Велия? За наем дома! Ведь мне его всегда даром давали… Ведь по сути дела он мой… Тут сам черт ногу сломит в этих счетах, но она говорит, что должна во всем разобраться… Говорит, если бы мне платили деньгами, я бы против нынешнего
Женщина остановилась и сурово посмотрела на старика.
— Может, я что и не так скажу, Цван, только здесь бывает ваш племянник… Вам бы надо лучше присматривать за девочкой…
— Зачем ему здесь бывать?
— Зачем? Я не знаю, я ничего не видела, и ко мне никто не приходил… Но люди говорят… Ваши там, — она указала на противоположную сторону болота, — все никак не утихомирятся… — И, отвернувшись, крикнула: — Ну, Серый!..
Волы тронулись, и женщина пошла за ними.
Цван с минуту помешкал, обдумывая ее слова. Неужели Таго сказал что-нибудь девочке? Ему это казалось невозможным, но для верности он решил позондировать почву.
Вернувшись домой, старик сразу спросил нарочито веселым тоном:
— Ну как? Какой итог? Сошлось у тебя?
— Кто покладистый, для того все сходится. Вы довольны? Ну и хорошо…
— Скажи же мне, Сперанца, что ты забрала себе в голову? Хотел бы я понять, да никак в толк не возьму.
Они сели за стол друг против друга, в то время как Минга рассматривала свои руки и, казалось, ничего другого не замечала.
— Когда человек работает на других, ему платят, правда, дедушка?
— Как не платить! Конечно, платят…
— Но вы вот никогда не видели денег?
— Нет, но мне дают…
— Хватит! Вам дают продукты, я знаю. Но сколько вам их дают?
— Есть тут какая-нибудь норма? Нет! Один год вам дают побольше, другой — поменьше… Так или нет?
— Конечно, так, милая ты моя девочка… Но ведь в иной год налетит буря, а в иной — нет… Бывают тяжелые годы, когда земля не родит, чего с нее тогда и спрашивать?
— Но ведь бывают и хорошие урожаи, даже очень хорошие. Что же, вам тогда дают двойную долю?
— Эк куда хватила! Как будто это мое добро! Урожай-то хозяйский…
— Но ведь они-то, хозяева — дождь, град или вёдро, — без прибылей не остаются…
— Обожди… Надо быть справедливым: они зато, знаешь, платят еще налоги правительству… Правда же, платят…
С Цваном было трудно спорить, и Сперанца теряла терпение.
— В общем, так ли, этак ли, на одной работе или на другой, вы заняты весь год и не зарабатываете даже на тарелку супа в день. Понимаете вы это или нет? И это, по-вашему, правильно? А вы думаете, хозяин беспокоится, хватит ли у вас муки до нового урожая или сала на весь год?
— Не всем же быть господами, дочка. Одни родятся богатыми, другие — бедными, — объяснял Цван, — одни — хитрыми, другие — дураками…
— Ай да дедушка! Хорошо сказано! А вы каким родились, как вы думаете?
— Я? Да уж таким, как видишь…
— Значит, не больно умным. Запомните это хорошенько.
И Сперанца, встав из-за стола, повернулась к нему спиной.
Цван досадливо махнул рукой. Всегда у него так получалось. Когда он хотел допрашивать, дело всякий раз кончалось тем, что допрашивали его самого. Но он должен был добраться до истины.