Сперанца
Шрифт:
— О Иисусе… Он велел не говорить ей… — пробормотала Берта.
Сперанца смотрела то на одну, то на другую.
— Откуда вы знаете? — спросила она.
— Мне Таго рассказал, — ответила Берта.
— А я даже сама его видела, я тоже была там, внизу, — сказала Эмилия. — Нынешней ночью мы сменили товар. Теперь не литературу, а оружие носим.
Эмилия опустилась на кровать, Берта примостилась рядом, глядя на нее с выражением ужаса и восхищения, как смотрела бы на зияющее жерло пушки.
Уже
Долгожданная радость не веселила. Над гумнами повисла мертвая тишина. Никто не проходил по тропинке, которая вела к дому Сперанцы.
Берта узнала о случившемся, когда была у Элены, и не решилась вернуться домой.
— Что же это! Что же это! — твердила она. — Это нельзя пережить… И как раз теперь, когда все, казалось, кончилось!.. Когда они могли, наконец, жить вместе!.. Можно подумать, что они взвалили себе на плечи горе всех людей.
Розаннина не шевелилась, точно восковая статуэтка, но сердце у нее колотилось так, что видно было, как дрожит жилка на шее. Казалось, оно готово было вырваться из слабой груди.
Сперанца и Эмилия сидели на пороге дома и смотрели на посветлевшее небо.
— Как будто все вымерло, — промолвила Эмилия.
— Да, что-то никто не показывается. Даже Рико с молоком… А ведь в этот час больше всего проходит народу, — самое спокойное время. И Берта тоже не возвращается, — добавила Сперанца.
Ею овладело необычайное беспокойство.
Они помолчали, потом Эмилия поднялась.
— Пойдем узнаем, в чем дело…
Сперанца тоже встала, и они направились к соседним домам.
Глава пятьдесят вторая
Сперанца с мучительным усилием попыталась приподнять голову.
Сотрясаясь от жестокой дрожи, она тщетно цеплялась за землю: руки тоже лихорадочно тряслись. Сзади, уткнувшись лицом в грязь, стонала Эмилия. Сперанца отбросила волосы, падавшие ей на глаза, и подняла голову, глядя перед собой невидящим взором.
Под первыми лучами солнца с болота светящейся пылью поднимался туман.
Сперанца уперлась кулаками в землю, с трудом превозмогла дрожь в ослабевших руках, и привстала.
Эмилия все стонала, и Сперанца хотела крикнуть ей: «Перестань!» — но ее не слушался распухший язык.
Ее корчило от боли, точно что-то внутри у нее разрывалось, и по всему телу пробегал нестерпимый озноб.
Наверное, эта боль гнездилась в ее чреве, породившем Джованнино… В груди, вскормившей его… В руках, которые касались его, мыли, одевали, и которым никогда больше не суждено было
В глазах… Они смотрели на него… Они и сейчас видели его чепчик с фестонами, завязанный лентой… Первые холщевые туфельки, в которых он бегал по дому… И этот передничек в белую и голубую клетку, вечно плясавший на нем…
И жестяное ружьецо, блестевшее на стене… Бам! Бам!
Вот отчего у нее болели глаза.
Слишком много образов теснилось перед ее воспаленными зрачками.
И уши тоже болели от множества звуков.
Они слышали веселое посвистывание Таго, его нежный горячий шепот: «Спере, Спере»… И еще явственнее — другой голос: «Мама, мама…».
Мама, мама… Она слышала все оттенки этого голоса, то жалобного, то смеющегося, то ликующего.
Спере, Спере… Мама, мама…
И губы ее болели, как от удара, распухшие, неподвижные, теперь бесполезные: им больше не суждено было произносить дорогие имена.
Она с трудом поднялась на колени.
«Эмилия», — хотела сказать она, но губы не слушались.
— Эмилия! — неожиданно вырвался у нее резкий крик.
— Нет, — ответила старуха. — Нет. — И она все билась и билась лицом о грязную землю.
«Нет», — воплем вторила ей кровь Сперанцы.
Мальчика нет больше. Кто это сказал? Да нет же… Никто так не говорил! Он здесь, возле ивы, склонившейся к воде, в нескольких шагах от хибарки… И рядом с ним отец. Они, наконец, вместе…
Она должна была сейчас же идти. Идти к ним.
Сперанца пошла по дамбе, шатаясь, протянув вперед руки, ища опоры в пустоте.
Она услышала за собой чей-то голос. Еще один, еще… Множество голосов провожали ее. Они сливались в громкий вопль, разивший небо.
Голоса доносились издалека, из ее детства.
«Убили обоих Мори! Убили Мори!»
Она уже добралась до воды и тут заметила, что у нее за спиной раздается плеск воды под ногами людей. Она не оборачивалась, но чувствовала, что за ней идут сейчас все, кто только жил и работал в долине.
Вода теперь доходила ей до пояса, и кто-то поддерживал ее на скользкой почве.
Сперанца говорила…
Все слова любви теперь пришли ей на уста.
— Самый смелый, самый славный из сыновей.
«Самый смелый…» — повторило эхо,
— Самый красивый. Неправда, что у тебя волосы как пакля. Они как солнце, озарившее долину…
— Самый красивый в долине… — причитала с ней рядом Эмилия.
— О Таго, вот какого я дала тебе сына…
Долина безмолвно внимала. Плач по мертвым не был здесь внове.
С кем это стряслась беда на этот раз?
Они шли по воде туда, где тонкой струйкой вился дымок среди полузатопленных деревьев.
Нет, то был не дым очага. Это дымились развалины сгоревшей хибарки.