Спи, крольчонок
Шрифт:
– Ваше... мнэ...
– Признаю, не особенно по-королевски выражаюсь. Извините мэтр. Но без подробностей отсюда уходить не собираюсь. Так вот...
Тьма вновь пришла к Эскеру.
И вновь отступила.
– ... дознаватель третьей категории, Ксана и не надо изображать из себя полоумную бабку. Магия тут повсюду, струится из всех щелей, пронизывает от халупы до сада.
– Как скажешь, Анека.
– Вот так просто? Даже без "вашего величества".
– Без. Тебе оно надо, твое величество?
– Как домовому телескоп. Кто его от развалин сюда тащил?
–
– Им-то что известно?
– Ровным счетом столько же, сколько и тебе, величество.
– То есть практически нихрена. Мда, опять не по-королевски.
– Зато доходчиво.
– Мы вернемся к вопросу... позже. А что с ним?
– Будет все в порядке.
– Вы... знакомы?
– Некоторым образом.
Эскер расхохотался, раскашлялся, подавившись своевременно попавшим в рот компрессом . А потом отвлекшаяся было на постороннее уже знакомая ему тьма снова накрыла дознавателя плотным жарким покрывалом.
***
– Тебя лишат звания , сана . Привил егий. Запретят преподавать, аннулируют доступ к архивам. Решили, что именно там ты научилась... Ну, тому, что сделала.
– Понимаю. Верно, кстати, решили. Что еще, Ивасик? Ой, прости, виновата. Что еще, Актуриус Сорриниус де Сервантес, архимаг его малолетнего величества?
– Не юродствуй, Ксана. Не нужно.
– Ксана... Ха! Я вот однажды придумала как похитровыверней прозваться, знаешь? Стала Селентией Фюьюргинльдой ан Муслакс или как-то так. Что бы при одной попытке эдакое выговорить, язык в узелки сплетался. Помнится, выдержала, сколько смогла. Но таперича Ксанкой останусь с концами. Продолжу волдыри сводить, у буренок бесплодие лечить. Чем не служба?
– Ксана, я сделал все что мог. Учитывая талант и способности, а стало быть опасность которую представляешь, тебе ведь...
– Не оправдывайся. Что думаешь, не понимаю? Думаешь, не благодарна? Сама разумею, что за исход получить могла, какой вердикт Круг вынес, кабы не ты.
– Кабы не я.
– Что с крольчонком?
– Все хорошо. Видать, все выплакал. Ничего не помнит. Ну, о том, что было.
– Это хорошо.
– Знаешь ведь, не удержится на нем твой заговор. Медленно, но верно, выветрится. Тогда вернется все. Мальчонка умелый, таланта немалого. Рано или поздно...
– Рано или поздно.
***
Вечер подполз крадучись, слизав с неба облака и навесив вместо кучерявых клубков колючие блестяшки звезд. Чуть позже, запоздав, проклюнулась бледная луна, непропеченной оладьей зависнув над избушкой. В избушке пекли сдобу, щедро сдобренную корицей. У окна стоял видавший много лучшие вилы немолодой мерин, стоически пожевывая крыжовник.
Эскер отнял от лица прилипший компресс, сел на кровати и огляделся. В разуме, до того наполненном вихрем видений, образов и воспоминаний, воцарилась благостная пустота.
У изголовья кровати чинно поскрипывало обширное кресло-качалка. В его недрах сидела Ксана и вязала носки.
– Проклятье ушло, господин дознаватель. На случай, если тебе интересно.
Эскер встал - слабость прошла окончательно. Кресло скрипело, пальцы - огрубевшие, привыкшие к труду - методично выводили хитрые шерстяные узелки.
– Зима грядет суровая. Ноги нужно держать в тепле.
– в сине-зеленых глазах шкодливым светляком плясали отраженные язычки свечей.
За окном колыхнулась ветка сирени, прижалась к стеклу.
Дознаватель помнил.
– Икса обожала сирень. Вплетала веточку в волосы.
Кресло скрипело, спицы выводили узелки.
– Вплетала. А твоя мать любила маки. Дочь мельника - львиный зев, жена старосты...
– ... пионы.
– закончил Эскер. Он помнил.
Ветер заколыхал сад. Сад цвел. Цвел сиренью, маками, львиным зевом, пеоном и астрами. Гвоздиками, гиацинтами, розами. Магия оплетала каждый цветок, доходила до корней, скользила по стеблям и листкам. Своеобычная магия. Характерная.
Темная.
– Тьма тьме рознь, господин дознаватель.
Эскер смотрел на маки. Маки цвели у реки. Мама плела из них венки.
С реки она не вернулась.
Эскер помнил.
– Они спят, господин дознаватель. Каждый под своим цветком, своим деревом. Спят и покой их хранит сад. Грянет холод, налетят дожди, задушит засуха - сад будет цвести. Я уйду, ты уйдешь, рассыплются косточки наши - сад будет цвести. Некромантия - инструмент, господин дознаватель. Каждый решает сам, как его пользовать.
– Ты решила.
Кресло продолжало скрипеть.
– Да. Решила. И далеко зашла. Я ведь долго изучала, что к чему. И всевластителей, и с чего каждый из них начинал, кем был, кем стал, как окончил.
– Одинаково окончили.
– Но начинали по-разному.
Конъюнктивит пошевелил ушами, покосился на маячившего в оконном проеме хозяина. Философские рассуждения мерина не интересовали, а потому не беспокоили. В отличие от, скажем, слепней. Слепни вполне конкретны и предельно честны.