Спи, крольчонок
Шрифт:
– Судары...
– Ой, сударыня, пф!
– старушка хлопнула в ладоши.
– Сударь магик, ну какая я сударыня! Ксаной меня зовите, всю жизнь свою Ксанкой была, ею и помру.
– Ксана.
– Эскер сдержанно улыбнулся. Медальон его беспокоил. Но давить магией дальше означало ставить под угрозу саму его целостность. Ослеплять уже и так слепую он не имел никакого желания.
– Так понимаю, вам обо мне сообщили?
– Нисколечко не угадали, сударь магик! Это все вот эта штука - Ксана ласково погладила сапфир.
– Давний подарок. И глазами служит и знать дает,
– И кто же, позволю поинтересоваться...
Слепая рассмеялась.
– Так думаю, та, из-за которой весь шабаш и пошел! Та, что повесила над остроухими проклятье, их с дерьмом и волосьями скушавшее. Та, про которую только я рассказать могу. Не ошиблась, господин дознаватель?
Эскер не спешил с ответом. Взял с подноса булочку, откусил, прожевал.
Предполагаемого подвоха в булочке не было. Как не было его и в чае.
Не было, но должен был быть.
Магия теперь чувствовалась не только в самом медальоне, она пропитывала сад, избушку. Вкрадчиво присутствовала в воздухе. Ничего угрожающего, ничего... конкретного. Магия ждала. И наблюдала.
– Это ее дом, господин дознаватель. И сад. От того тут все волшбой продето. Насквозь, до корней, до костей. Селентией звалась, травницей трудилась.
Конъюнктивит тряхнул хвостом, отгоняя особенно жадного до меринской кровушки слепня.
– Эльфы все пожгли, перебили народ-то. Баб, мужиков, деток малых. Меня в канаву конник ихний сшиб, добивать не стал, видать решил - так сдохну. Ну почти не ошибся, остроухий, кабы не умелица то наша.
– Селентия?
– Она. Ее тогда в деревне не случилось, уехала, дела видать, чаровнические. Не про мою честь, знать то такое. А у ней тут сын жил. С женой, тремя детишками. Хорошие такие, шумливые.
Ксана осеклась, поджала губы.
Эскер молчал. Ждал.
– Не знаю точно, сколько времени прошло.
– Не менее трех дней.
Медальон на цепочке сверкнул синим. Эскер сосредоточенно дожевал булочку, стряхнул крошки со скатерки, отпил чаю.
– Прошло не менее трех дней.
– продолжил дознаватель.
– На третий, после разорения Лопухов, день по крепости и гарнизону применили заклинание, Ксана. Проклятье разработанное и использованное некромантами.
Ксана пожала плечами.
– Воля ваша, три так три. А что это за некримонты то такие?
– Практики некромантии. Манипуляция жизнью и смертью. Запрещенное учение во все королевствах.
– Мудреные словеса какие! Чары те, что мертвяков из гробов подымают, такие что ли?
– Помимо прочего.
Медальон перестал перемигиваться. Светился равномерно, яркой сапфировой звёздочкой. Эскер сосредоточился и не ощутил... ничего. Вообще ничего, ни намека на чары. Волшебство , прежде объявшее все вокруг, исчезло. Лопнуло мыльным пузырем, не оставим после себя даже оттиска.
Его проверяли. И проверку он, похоже, не прошел.
– Чай стынет, господин дознаватель.
Эскер сделал еще один глоток.
– Так скажу, была ли Селентия наша чернокнижницей - не знаю. Ни своих то не спасла, ни деревню.
– голос старушки, прежде мягкий, посуровел.
– И
Ксана вновь умолкла. Эскер не торопил.
– Вы не подумайте, сударь магик, про меня, дескать, неблагодарная вздорная карга. Меня она от костлявой спасла, выходила, в ее хате живу, ее медальон в дар приняла, им гляжу, им загодя всякое чувствую. Но ельфы то солдат послали не просто так, они же всю войну на наших чароманов пуще всего охотились. А Селентия видать считала, что прячет от них ворожбу умело, да так, что ни один остроухий не прочувствует. Да вот прочувствовали. И не стало Лопухов. Прахом пошло, углями раскаленными кончилось.
Конъюнктивит помотал патлатой башкой, уставился на хозяина долгим выжидательным взглядом. Эскер допил чай, бережно поставил чашку на поднос.
– Не вернулась травница наша от остроухих.
– повторила Ксана - Остались где-то там косточки, а может и их давно как нет. Прежде чем туда отправиться она все по деревне бродила. Бледная, как баньши. Слезы выплакала, все что имелись.
– И больше никто не выжил?
– Нет. Я одна. Одинешенька.
Ксана.
– Эскер подбирал слова осторожно, взвешенно.
– Не осталось ли у вас при себе личных вещей Селентии. Заколки, гребня, наперстка?
– Имеется. А вам, господин дознаватель, к чему?
– Проклятье можно снять, Ксана. Но для этого придется пойти к развалинам. И если травница суть источник сглаза, то личные ее вещи... скажем так, мне помогут.
Сапфирчик погас. Сморщенные пальцы побарабанили по столу, выстукивая мелодию до странного знакомую.
– Думаете, она все еще там, господин дознаватель? Бродит среди развалин, духом неуспокоенным? Мечется, рвется прочь, выжимает из землицы соки, а уйти не может?
– Думаю. Предполагаю.
Ксана кивнула.
– Кольцо имеется, сын ей выковал, на именины. Лунный камень, в оправе из латуни. Принесу.
Старушка поднялась со стула, кряхтя, побрела к домику.
– Ксана!
– Да, господин дознаватель?
– А у медальона, презента Селентии, не имеется никаких иных полезностей?
– Нет.
– Точно?
Старушка улыбнулась, обернулась ко все еще сидящему Эскеру. Солнце путалось в волосах-одуванчике и казалось, будто Ксана светится.
– Нет. К чему мне врать-то?
Конъюнктивит саркастически фыркнул.
Эскер вернул улыбку.
– И правда, зачем?
Сапфирчик подмигнул ему хитрым синим глазком.
***
– Значит, не отрицаете?
– Нет.
– Вы понимаете возможные последствия? Лично, для вас?
– Понимаю.
– И ничего не отрица...
– Я, кажется, уже ответила, разве нет?
– Не для протокола... Вы оказали неоценимую услугу. Устранение целой крепости, со всем гарнизоном. Мы могли бы закрыть...