Спираль
Шрифт:
— Физик еще многое может, но давайте поговорим о деле. В какое время мы сможем встретиться завтра?
— Завтра? — задумалась Мака, — Завтра, видимо, я не смогу. Есть кое-какие дела.
— Мака, очень прошу вас, придерживайтесь моего правила: никогда не делайте завтра того, что можно сделать послезавтра.
— Гениально! — рассмеялась Мака.
— Итак, в котором часу позвоните мне? Я буду точно знать, когда освобожусь.
В павильоне вдруг ожил громкоговоритель:
— Мака, танцоры двадцать минут не могут войти в зал!
— Ухожу! — крикнула
В фойе толпились танцоры. Одни сидели, другие поправляли костюмы, некоторые отрешенно прыгали, отшлифовывая какие-то движения.
Краснея от неловкости, Мака ощутила на себе несколько пар неприязненных глаз. Косые и завистливые взгляды рассердили ее. Чувство неловкости сразу исчезло; высоко подняв голову, она так красиво несла через толпу свое высокое, тонкое, гибкое тело, что Рамаз окончательно решил: «Только Мака спасет меня от гибели. Только Мака, и никто другой».
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
— Рамаз, у нас будет ребенок! — сказала Марина, заглядывая в глаза молодому человеку.
— Что ты сказала? — Едва не закричав от отчаяния, Рамаз сел на постели.
Марина вздрогнула, что-то недоброе почудилось ей в выражении его лица.
— У нас будет ребенок, Рамаз! — мягко повторила она.
Рамаз ошеломленно уставился на нее, словно ожидая — вот сейчас она рассмеется и скажет, что пошутила. Когда он понял, что Марина не шутит, ему на сердце как будто свалили кузов горячего асфальта. Страшное желание — вцепиться в горло женщины и задушить ее — обуревало его.
Насилу справившись с нервами, он откинулся на спину и закрыл глаза.
В комнате установилась тишина, жуткая, напряженная тишина.
Марина не знала, как быть. Опершись на локоть, она окаменела в постели, не решаясь произнести ни слова, боясь пошевелиться. В испуге и отчаянии она смотрела в лицо Рамаза, лежавшего рядом с ней. Подводное волнение моря не ощущается на поверхности, и состояние Коринтели она почему-то сравнивала с глубинным неистовством морской стихии.
— Ты не оставишь ребенка! — глухо сказал Рамаз, не шевелясь и не открывая глаз.
— Я очень хочу ребенка! — донесся до него умоляющий голос женщины.
— Ты не оставишь ребенка! — тише, но гневно и угрожающе повторил он. — Сегодня же найдешь врача.
— Уже поздно, Рамаз! — помолчав, ответила Марина.
— Почему? — Рамаз открыл глаза и вопросительно посмотрел на нее.
— Я на пятом месяце.
— Врешь!
— Клянусь тобой, не вру!
— Тогда почему ничего не заметно?
— Но ты два месяца не видел меня. А вот сейчас пришел и…
— А о чем ты раньше думала?
— Я хочу ребенка, Рамаз!
— Ты-то хочешь, а я? — И снова на Рамаза нахлынуло неистовое желание схватить ее за горло и задушить на месте. — Разве я когда-нибудь обещал тебе, что женюсь, разве у нас был разговор о ребенке? Как назвать твой поступок? Шантаж? Авантюра?
— Ты же любил меня, Рамаз?!
— «Любил»! — передразнил взбешенный
Собственная сдержанность удивляла Рамаза, и он понял, что вместе с бешенством им овладело отвращение к этой женщине.
«Как я мог ложиться с ней в одну постель?»— невольно подумалось ему.
В комнате снова сгустилась напряженная тишина.
Марина, не в силах вынести его взгляд, чуть не плача, уткнулась лицом в подушку.
Рамаз понял, что еще минута, и у Марины начнется истерика.
Он стянул с нее одеяло и присмотрелся к животу.
Ничего подозрительного не было заметно, у этой цветущей женщины он всегда округло выдавался вперед.
Рамаз едва сдержал себя, чтобы не вскочить и не пнуть ее ногой в живот.
Немного спустя Марина накрылась одеялом.
Она как будто позволила Рамазу убедиться, что не обманывает его. Бледная как полотно, беззвучно плача, лежала она с закрытыми глазами и ощущала на себе взгляд Рамаза. Женское чутье подсказывало ей, что она противна ему. Понимала, что все кончено, все погибло, что она сама подвела себя к краю пропасти. Остановившись на краю, заглянула вниз и замерла от ужаса, увидев ощетинившееся каменными глыбами далекое дно мрачного, мглистого провала. Она отступила назад, сделала несколько шагов прочь от края и с надеждой посмотрела на яркие лучи прятавшегося за горами солнца.
— Не думал я, что ты такая дрянь! — сказал вдруг Рамаз.
Сгинул сияющий букет лучей невидимого за горами солнца, будто там выключили прожектор. Многоцветные горы разом почернели.
— И это говоришь мне ты?! — после недолгой оторопи вырвалось у Марины. — Хотя так мне и надо! Ты, наверное, прав, ослепленная любовью, я поддавалась тебе и сделалась соучастницей твоих махинаций! Неужели за все это время нельзя было почувствовать, что ты не любишь меня?! Разве трудно было понять, что я потребовалась тебе для твоих темных дел? А я не понимала, ничего, к сожалению, не понимала! Сначала одурела от любви, потом где уж было раскусить, что мужчина, одаренный сверхъестественным даром, первоклассно может обманывать наивную, обездоленную женщину!
— Я и сейчас очень люблю тебя, Марина! — негромко сказал Рамаз. Он вдруг понял, что не стоит усложнять дело. Не стоит сгоряча отрубать пути назад. Сначала следует хорошенько все обдумать, внести в дело ясность. Решения под горячую руку до добра не доведут. — Ты сомневаешься, что я по-прежнему люблю тебя?
— Я не верю тебе, — всхлипнула несчастная Марина.
Рамаз успокоился. По голосу беспомощной, отчаявшейся женщины он понял, что она готова ухватиться за соломинку.
— Я тебя очень люблю, — более спокойно повторил он. — Известие о ребенке было для меня как гром среди ясного неба. Я растерялся и рассердился. Разве ты не понимаешь, что мне сейчас не до ребенка, и вообще, интересовалась ли ты когда-нибудь, что я думаю на этот счет?