Спираль
Шрифт:
От радости Рамаз воспарил на седьмое небо — Мака Ландия пригласила его домой. Сгоряча он решил приодеться, но тут же передумал. Ему не хотелось обнаружить перед кем-то свое ликование и волнение. Он оделся по-спортивному и посмотрелся в зеркало. «Неплохо!» — убедился он в правильности выбора: в кожаной куртке он выглядел более подтянутым, рослым и сильным. Собрался было сбрить усы, но немедленно решил, что не стоит этого делать, не то Мака вообразит, что он раб всех ее желаний. Временами на него, полного радости,
Отчаянье быстро сменилось надеждой, твердой надеждой и ликованием; уверенность в будущем и ощущение собственной значительности оттесняли неприятные переживания в какой-то дальний угол души.
На рынке, неподалеку от стоянки, он купил белые гвоздики и положил их в машину. Поглядел на часы — время было рассчитано так, чтобы появиться у Ландия точно в восемь часов.
На мосту Челюскинцев он увидел толпу. Все смотрели вниз. Он остановил машину посреди моста и вышел. Волнение и любопытство обуревали наблюдавших.
— Что случилось? — спросил Рамаз у ближайшего молодого человека.
— Труп в Куре. В камнях застрял. Видимо, откуда-то принесло.
— Труп? — Что-то случилось с сердцем Рамаза: ему показалось, что оно разбилось на куски, словно стекло витрины от брошенного камня, и осколки посыпались в живот. Он быстро протолкался к перилам и поглядел вниз.
Внизу он отчетливо разобрал руку застрявшего в камнях трупа. На берегу Куры, оттеснив любопытных, стояла милиция. Там же, около привязанной лодки, то и дело указывая на труп, пылко толковали о чем-то трое молодых людей. Голоса их до моста не долетали, но не стоило обладать большой смекалкой, чтобы понять, что они совещаются, как лучше подобраться к утопленнику.
Рамаз отпрянул от перил, будто его ударило током. Сел в машину и поспешил уехать.
Молодой человек проводил его иронической улыбкой и снова перевесился через перила.
Рамаз напряженно гнал машину. Он вспоминал Марину и свой безжалостный приговор, вынесенный беспомощной женщине. Вспоминал и твердо кивал головой — никакая сила не заставит его изменить решение. Потом стал думать о сегодняшнем вечере.
Перевести мысли, подчинить их себе удалось легко, и он сразу забыл и о застрявшем в камнях трупе, и о Марине.
«Как вести себя?
Высокомерно?!
Не годится!
Лучше быть самим собой и в разговоры, пока не обратятся, не встревать.
Мои имя и фамилия все равно привлекут всеобщий интерес.
А особого внимания самой Маки будет достаточно, чтобы я сделался главной фигурой вечера».
Неприятное чувство бесследно испарилось, уступив место радости.
Рамаз быстро приближался к дому Маки, и волнение его усиливалось, волнение и приятное ожидание встречи с незнакомым окружением, с незнакомым обществом и, если хотите, с незнакомым миром.
Дверь открыла Мака.
— Я первый? — с улыбкой спросил Рамаз, вручая ей цветы.
— Наоборот,
— Но я не опоздал? — Обеспокоенный Рамаз посмотрел на часы и вступил в холл.
— Не волнуйтесь. Мне не хотелось томить вас в незнакомом обществе, поэтому остальных я пригласила на полчаса раньше.
Мака Ландия недоговаривала: ей не хотелось представлять Рамаза каждому приходящему гостю в отдельности. Ее снедало любопытство, какой эффект произведет на всех его запоздалое появление. По правде говоря, она не поделилась с ним своим замыслом еще и потому, чтобы не выдавать своего восхищения им, молодым ученым, что, естественно, пока было преждевременным.
— Мне нравится ваша предусмотрительность, — шутливым тоном похвалил Рамаз хозяйку и добавил: — Вам очень идет белое платье!
— Правда? — Взгляд обрадованной девушки метнулся к зеркалу.
Белое вечернее платье придавало Маке еще больше хрупкости и изящества.
Она увидела в зеркале, что почти не уступает Рамазу в росте. Несмотря на это рядом с мощным, сильным Коринтели она выглядит еще нежнее и женственнее.
«Какая танцовщица вышла бы из нее!» — мелькнуло в голове Рамаза, когда Мака пошла вперед, ведя его в зал. Он был не первым, кому при виде Маки Ландия приходило в голову такое сравнение.
Рамаз обрадовался, увидев в зале всего десять или одиннадцать человек.
Они разделились на две группы. Двое мужчин играли в нарды, трое стояли около них, наблюдая за игрой. Женщины беседовали, сидя в креслах.
Высокий, представительный мужчина негромко, но деловито разговаривал с другим, приблизительно одного с ним возраста. В руках оба держали узкие, на длинной ножке, бокалы с минеральной водой.
При появлении Рамаза в зале установилась тишина. Рамаз понял, что все ждали его, и от внимания молодого человека не ускользнуло любопытство, вспыхнувшее в каждом взгляде.
Вдруг из глаз молодой женщины, как из двуствольного ружья, вылетели две пули. Рамаз вздрогнул — против него в коричневом кожаном кресле сидела Лия Рамишвили. Ее рука с сигаретой, поднесенной к губам, словно окаменела.
Рамаз на мгновение опешил, но тут же взял себя в руки. Как ни в чем не бывало, улыбаясь, обвел взглядом всех гостей и, наконец, остановил его на высоком, представительном мужчине. Не только по солидности, возрасту и росту, но и по выражению его лица он догадался, что это отец Маки Ландия.
Георгию Ландия перевалило за пятьдесят, но живота у него даже не намечалось. На первый взгляд фигура этого высокого мужчины казалась как будто худой и слабой, но ощущение собственного достоинства, выработанное долголетним пребыванием на высоких постах, придавало ему вид уверенного в себе, сильного человека. Он так артистично держал в руке высокий бокал, что не оставалось сомнений в изысканности его манер.
— Рамаз Коринтели! — улыбаясь, не без торжественности объявила Мака и первым представила гостю отца: — Рамаз, познакомьтесь, мой папа, Георгий Ландия.