Спиридонова досада
Шрифт:
– Мою не видала?
– не утерпела Хранцузска спросить с тревогой.
– Видала, - призналась Заряна и улыбнулась.
– Хороший огонек: так и прыгает...
– А мою? А мою?
– посыпались вопросы, но ответчица сказала:
– Велено мне одному лишь Спиридону Лукьянычу передать, чтобы распрямился душой, не то свеча его попусту оплывает.
Целовальник ажно кулаком в кулак ударил.
– Так я и знал - вот насочиняла!
– Правду насочиняла, - одобрила Хранцузска.
– Здря, Лукьяныч, оплываешь, здря.
– Ладно. Молчи, трещотка! Поглядим", чем вся эта брехня
– Брехня моя кончится тем, - сказала Заряна, - что, миновав подземелье, оказалась я у Гуслаевской ляги. Там и наткнулась на наших. Однако ж я нагляделась еще и такого!..
– Ну, ну! Давай, давай! Рассказывай, - поторопил ее Кострома.
– Аль придумать ишо не успела?
– Я-то успела, - сказала Заряна.
– А вот когда ты, даст Бог, воротишься, сам обо всем и доложишь.
– А-а, - вдохнул в себя Кострома целое ведро воздуха, а потом выдохнул. Сговорилась! Ой, узнаю... Ой, проверю...
– Проверь, проверь... в берлогу дверь.
– Башку свихну, а загляну, - ажно захрапел целовальник.
– На том и порешили, - поднялся на ноги тут же сидевший Селиван Кужельник и, проходя мимо Костромы, уточнил свои слова.
– Вот что, Лукьяныч: чтоб никто не успел упредить чертей о твоей ревизии, прямо сщас и собирайся до Шептунов.
Вот уже... попал черт под куму, и сдернуть некому... Явился Кострома домой злее небитой бабы. Работника своего в тридцать три сатаны изругал. А когда Борода и себе запыхтел - взлетел по крутой лесенке в контору и дверь защелкнул. Стал думать: идти на Шептуны или отступиться?
До вечера промаялся, взвешивая выгоду. Когда осознал, что хрен редьки не слаще, кинуло его и в жар, и в колоти, а когда испариной покрылся, понял захворал. И сказал себе: слава Богу - день-другой проваляюсь, а там видно будет...
Сказал и растянулся. Тут же, в конторе на лавке. И тяжело задремал. Но к ночи его опять зазнобило, вроде как из окна холодом потянуло. Поднял он глава - стекло на месте, но из-за шторки кот белый выглядывает, усищи распустил и дует на него - стужу нагоняет.
Господи, помилуй!
Подхватился Спиридон - нет никакого кота. За дверью, слышно, работник топчется, спрашивает:
– Хозяин, чаво орешь?
"Надо же, - думает Кострома, - окончательно занемог. Скрутит лихоманка, Бороде придется взламывать дверь".
– Погоди, отворю, - сказал он и подался откинуть щеколду. Откинул, дверь на себя потянул, а за порогом нет никого! И ничего нету: ни стен, ни потолка, ни крутой лесенки - черный провал перед Костромой. И не провал даже, а долгое подземелье. По обеим сторонам свечи. Каждая теплится в своем ореоле. Черная тень бродит туда-сюда... Все так, как Заряна рассказывала.
За световой завесой слышна какая-то возня: похоже, устроена там огромная гулкая баня, где кто-то кого-то хлещет, правит, ворочает и скребет и, время от времени, обдает крутым кипятком. Не смолкают вздохи, стоны, скрежет и хруст, тупые удары и раздирающий душу вой.
– Преисподня!
– ужаснулся Кострома и хотел захлопнуть дверь, но ее на месте не оказалось. И под ногами никакой опоры. Неведомая сила уже влечет его куда-то: не то опускает, не то возносит. И все слышней звуки вселенской бани. А мимо - огни, огни... И не свечи в
Одно оконце поплыло рядом. Кострома вцепился в покатную раму, подтянулся, припал глазами...
Спиридону оказалась видна палата, окутанная по стенам и потолку как бы плотным, искристым куржаком. И пол снеговат. Белый стол посередке, а на том столе распростерт голышом Федот Нахрап, тот самый Федот, которого - сорок дней назад!
– едомяне опоздали вынуть из петли. Лежит Нахрап, корчится, зубами скрежещет и завывает так, что не только волосы - кожа вздымается на голове Спиридона. Однако ж он словно припаян до окна - ни оторваться, ни сгинуть в темноте.
Смотрит он, видит: опали Федотовы корчи, будто мужик другой раз помер; чистое мерцание забрезжило над ним, стало сгущаться крохотными блестками, собираться в светлый, живой колобок. Тело же подернулось синевой, пошло пробелью, сделалось сизым, живот распух, суставы набрякли, ногти вытянулись и затвердели, нос расквасился, нижняя губа отвисла, верхняя запала, уши растопырились, бурые, тонкие черви полезли из тела. Они тут же костенели щетиною...
Не прошло и нескольких минут, как со стола соскочил готовый черт. Он ощупал себя, взвизгнул, подпрыгнул - хотел поймать над столом сияющий сгусток, обжегся, взвыл, и все видимое растворилось в темноте. Но вой не утих. Напротив. Заодно с пыхтением, вознею, чавканьем он все накапливался во тьме. Кто-то толкнул Кострому, оторвал от опоры, швыранул в ненадежность, где различил он тени чудищ, которые шевелили лапами, хвостами, плавниками и крыльями. Схватываясь в темноте, они уже не расцеплялись: терзали друг друга, кусками растрепывали на стороны. Куски пожирались сторонней живностью.
Один отлетел, шлепнул Кострому по голове. Тот хотел отлепить ошметину, да кто-то опередил и зачавкал перед самым его носом, обдавая вонью поганой утробы. Спиридон дернулся прочь, но его ухватили, и вдруг оказался он лицом к лицу с преображенным Нахрапом...
В человеке все подменно, только не глаза: в них основа сущего.
Когда-то Кострома побаивался Нахрапа, его коварства и диких шуток. Потому избегал даже глядеть на него. Но тут он понял, что более бестыжих глаз в жизни не видел. Спиридон постарался бы отделаться от цепких лап, но что-то удержало его. А вглядевшись, Кострома застонал. Он признал в подлобных впадинах чудища собственные глаза. Целовальник вывернулся, но Федот уловил его за бабкину ладанку. Тогда Спиридон ловко присел, выскользнул из гайтана, поднырнул под Нахрапа и застрял меж его ног. И опять крутанулся, и... свалился в своей конторе с лавки...
В дверь кто-то колотился.
В полном еще страхе Кострома на четвереньках пощекотал до шкафа с амбарными книгами, поджал брюхо, чтобы подлезть под него...
К тому времени, когда поддетая мужиками дверь соскочила с петель, Кострома сумел подсунуть только голову.
Откуда взялись мужики?
Да они ждали-ждали, когда Спиридон отправится на Шептуновскую елань - не дождались. Стали поутру сходиться у его дома, спрашивать Бороду, что тот знает про хозяина. Узнали только то, что вчера прибежал Кострома домой бешеной собакою и защелкнулся наверху.