Спитамен

Кариев Максуд

— Я Спитамен.

— Слышал о тебе. Это ты возжег тут огонь?

— Мы, — сказал Спитамен, показав глазами на коленопреклоненных воинов. — Вместе.

— Да воздаст вам Ахура — Мазда за это. Да не погаснет огонь, зажженный вами. Слышу голос свыше… — жрец возвел глаза к потолку. — Согдиана тебя возблагодарит. Ты возвысишься. Но, увы, ты смертен, как и все. И беда вьется над твоей головой. Каждый рождается со своей судьбой, и уже никто не в силах изменить ее. Я буду молиться, чтобы Создатель продлил твой срок, ибо ты Согдиане нужен… — жрец закрыл глаза и, держа руки над огнем, лизавшим ладони старика, не обжигая, прочел шепотом длинную молитву: не меняя позы после длинной паузы, промолвил: — А теперь ступайте с миром, я буду говорить с Богами.

Спитамен извлек из глубокого

кармана кожаный мешочек с золотыми монетами, положил на край каменного помоста, успевшего потеплеть от огня, тихонько встал и вышел из Храма. Телохранители на некотором расстоянии следовали за ним. Они слышали, что предрек жрец их предводителю, и были готовы в любую секунду броситься вперед, чтобы предотвратить беду…

По пустынным улицам гулял ветер, сметая сор в канавы. Шумели, раскачиваясь, кроны деревьев. Редкие прохожие боязливо оглядывались и перебегали улицу. Спитамен ничего не видел и не слышал. В ушах у него все еще звучали слова жреца, вселившие в его сердце уверенность. Никогда прежде он не чувствовал себя таким сильным: одним ударом, казалось, сможет сейчас разнести гору, одной рукой с корнем выдернуть дерево. Хоть и берет он на себя грех, проливая кровь, но борьба, которую он ведет с чужеземцами, справедлива, а значит, он борется со злобными деяниями Анхра — Майнью на стороне Ахура — Мазды. «О Создатель, дай мне еще сил, продли мою жизнь!..»

Спитамен вышел на площадь, где напротив цитадели расположились у костров массагеты, саки, бактрийцы и жарили на вертелах туши баранов. Сизый дымок, дразнящий аппетит, растекался по закоулкам, окутывал стволы деревьев и исчезал в кронах. Облаченные в одежды из лохматых шкур массагеты отрезали от туш лакомые куски и, насадив на нож, ели, нарочно громко причмокивая, дразня изголодавшихся защитников цитадели, угрюмо сидящих на стенах. У них третьего дня кончились последние припасы, и Спитамен рассчитывал, что они будут вынуждены в конце концов открыть ворота. Находящиеся там согдийцы, быть может, уже сдались бы, но им не позволяли юноны.

В первые дни у стен цитадели стоял такой гвалт, что и собственного голоса невозможно было услышать, пока та и другая сторона не охрипла, понося друг друга. Теперь лишь время от времени то в одном, то в другом месте возникали ссоры между осаждавшими цитадель и ее защитниками. Сначала те, что находились на стене, и те, что подле нее, давая волю фантазии, словно бы состязались в придумывании самых изощренных оскорблений, стараясь глубже пронять друг друга, в конце концов кто-то не выдерживал, и в воздухе начинали свистеть стрелы и камни, запущенные из пращи. Площадь вмиг пустела: осаждающие прятались за стволами деревьев, закрывались щитами; а защитники цитадели исчезали за толстыми зубцами стен, высовывались лишь для того, чтобы пустить стрелу…

Спитамен подошел к одному из костров, присел на корточки. Ему подали, положив на хлеб, кусок жирного мяса. Деля с воинами хлеб-соль, Спитамен расспрашивал, откуда кто родом, об их жизни, и люди охотно рассказывали ему о себе…

Спитамен проснулся, будто кто-то толкнул его в плечо. Его часто будили так, когда неожиданно возникала опасность. Но в комнате никого, кроме него, не было. Об окно терлась снаружи темная ветвь урючины, и мерцали, словно подвешенные к ней, звезды. Однако чувство тревоги не проходило. Где-то неподалеку подал голос чудом уцелевший петух, оповещая о близком утре. Спитамен оделся и, завернувшись в гиматий, в каком любят ныне щеголять, подражая завоевателям, правители бактрийских и согдийских областей, вышел на террасу, увитую виноградом. От ступенек вела к калитке замусоренная аллея, обсаженная по обеим сторонам розами, которых давно никто не срезал. Цветы увядали, засыхали, осыпали лепестки, устилая ими землю, и воздух был наполнен их ароматом. Было слышно, как в саду падают с деревьев переспевшие фрукты. Некому срывать их и лакомиться, восхищаться вкусом. Дом, в котором поселился Спитамен с ближайшими помощниками, давно брошен хозяевами, и, прежде чем отворить дверь и окна, им пришлось смести в проемах паутину. На террасу выходило несколько окон. Сначала в одном появился свет, потом в другом. Датафарн, Хориён, Камак

тоже, видно, не спят, зажгли светильники. Или, заслышав шаги Спитамена, решили подняться?.. Неподалеку заунывно выла собака. Говорят, не к добру. В той стороне, где находится цитадель, небо освещено заревом. Там всю ночь горят костры, воины не спят, иногда от скуки затевают ссоры с обороняющимися и пускают в ход стрелы… В цитадели Равшанак. Интересно, вспоминает она хоть иногда о нем, о Спитамене? Что думает?.. Страдает? Жалеет? Или проклинает?..

Вышли Датафарн, Хориён, Камак, встали рядом, облокотясь о перила. Молчали. Но Спитамен знал, о чем они думают. Вчера до полуночи длился спор между ними. И он, вспылив, покинул их, сказав, что окончательное решение примет утром… На востоке забрезжил рассвет, звезд в небе поубавилось. Близилось утро. Уже потянуло предрассветным ветерком, на деревьях зашелестели листья. А Датафарн, Хориён, Камак все молчат — значит, не изменили мнения, стоят на своем.

Вчера уже в конце дня примчался гонец от караульных, оставленных на перекрестках главных степных дорог. Серый от пыли, с коня клочьями падала пена. Заикаясь от волнения и еле переводя дух, будто всю дорогу бежал, а не скакал верхом, он сообщил, что Искандар со своим многочисленным войском оставил Наутаку и движется к Мараканде; и только после этого гонец промочил горло поданным ему кумраном.

Отпустив гонца, Спитамен окликнул мальчишку — коновода, который по утрам обтирал Карасача полынью, чтобы ему не слишком досаждали оводы и не приставали клещи, велел ему срочно разыскать Датафарна, Хориёна, Камака, Шердора, Хомука, Катана, ближайших своих советников и помощников.

Вскоре все собрались и удалились во внутренние покои дома на совет.

Сообщив о полученном известии, Спитамен сказал:

— Вряд ли с нашей стороны было бы разумным оставить Мараканду, когда не сегодня завтра отворятся врата цитадели. Если Мараканда откажется впустить Двурогого, то ее примеру могут последовать и другие согдийские города. А посему я считаю: половина нашего войска должна остаться в Мараканде. Другая же половина должна удалиться в нашу крепость, которую мы именуем дашт, степью. Ворот у той крепости множество, Искандар никогда не сможет угадать, из которых мы совершим очередную вылазку… Его войско окажется между молотом и наковальней… — помолчав, Спитамен обвел сидящих взглядом и спросил: — Что думают по этому поводу мои сахибкироны?

Те переглянулись. Взгляды их остановились на Датафарне. И Датафарн, прокашлявшись, сказал:

— Спитамен! Ты нас повел на штурм Мараканды, чтобы спасти Наутаку. Мараканду мы взяли, но Наутака пала…

— Из-за чьего-то предательства, — вставил Спитамен.

— Пусть так. Есть ли теперь смысл оставаться в Мараканде? Двурогий окружит город, и половина нашего войска окажется в западне. В дашт он пошлет всего несколько ил, а Мараканду возьмет измором, не потеряв ни одного воина…

— К тому времени мы возьмем цитадель. И тогда продиктуем Двурогому свои условия. Устами Равшанак!.. — резко возразил Спитамен. — Что скажет мудрый Хориён?..

Хориён усмехнулся, кивая седой головой:

— Моя мудрость, которую ты изволил отметить, подсказывает, что Мараканду надо покинуть как можно скорее. Столицу, конечно, жаль. Но, потеряв столицу, мы спасем войско. А пока у нас есть войско, нас нельзя считать побежденными…

Все более мрачнея, Спитамен перевел вопросительный взгляд на Камака. И тот почти слово в слово повторил то, что сказали Датафарн и Хориён. Остальные тоже были такого же мнения. И тогда Спитамен удалился.

Ныне же соратники ждали его решения. Спитамен вздохнул:

— За горячность мою простите меня, друзья. Мне пришлось хорошенько подумать, чтобы прийти к выводу, что вчера вы были правы. Взятие цитадели может обойтись нам слишком дорого. А нам нельзя быть расточительными. Мы должны добывать большие победы малой ценой. Только в этом случае мы сможем повергнуть Двурогого дьявола… Ступайте к своим сотням и готовьтесь к выступлению. Через час все должны быть в седлах, а арбы нагружены.

Хориён положил руку ему на плечо, пользуясь правом старшего по возрасту, и сказал: