Спитамен
Шрифт:
От этих слов пленного у Спитамена защемило сердце, ибо в словах его была доля правды. Сколь умен был Двурогий, столь и хитер. Перешедших к нему персов, недавних подданных Дариявуша, он приближал к себе и одаривал властью. Это один из его способов ослаблять противника, затем побеждать. Он сперва засылает лазутчиков, разжигает вражду между племенами, родами, распространяет слухи о своей непобедимости, сеет панику и только после этого вступает в пределы чужих земель. А в Согдиане нынче куда ни повернись — всюду толкуют об Искандаре Двурогом. Базары в городах кишат лазутчиками. И это неспроста. Спитамен специально отправился в Мараканду, чтобы поговорить с Намичем. Однако тот не
«А не потребует ли царь македонян эту дань себе?..» — осторожно вставил Спитамен, дождавшись паузы.
Намич замотал головой, уверяя, что великому македонянину известно, что согдиане не менее бед претерпевали от Ахеменидов, чем его соотечественники. Он желает заодно избавить и нас от их власти.
«Он хитер, как бестия. Не обманет ли?»
«Сын Аммона не смеет лгать».
Наивен и беспечен правитель. Большую часть времени проводит на охоте, предается утехам. Изнежила Намича спокойная жизнь, с годами стали рыхлыми не только тело его, но и дух… Придется, минуя его, собрать на совет Оксиарта, Хориёна, Хомука, Катана и других старейшин великих родов и поговорить с ними. Если бы всем им удалось просунуть головы в один ворот, то без Намича можно было бы собрать большое войско…
Спитамен поднял голову и исподлобья посмотрел на пленного.
— Да, немалый путь проделали вы со своим царем. Но не повстречали, видать, на пути настоящих пахлаванов.
— В войске Дариявуша было и немало согдийцев, — с усмешкой заметил пленный.
— Но они с вами дрались не на согдийской земле. Если вы придете сюда, наши пахлаваны скорее умрут, чем отдадут хоть пядь родной земли.
— Воин, готовый отдать за отчий край жизнь, достоин преклонения. Но не лучше ли в отчем краю оставаться живым?.. — продолжал пленный с ухмылкой на устах. — Александр чтит отважных пахлаванов и приближает к себе…
— Трусов и предателей пусть ищет в другом месте! — перебил его Спитамен. — А Согдиана — страна храбрецов, какие вам еще не снились!.. Ты ехал много дней и ночей по нашей земле и видел, сколь необъятны наши долины. У нас много скота, поля родят хлеб, в садах ветки ломятся от плодов. Что еще надо?.. Может, у кого-то еще больше богатств, но мы на чужое не заримся. Почему же алчность вашего царя переливается через край, как вскипевшее молоко, и не дает ему спокойно жить?
— Александр справедлив, — упрямо твердил пленный. — Иначе ему не покровительствовали бы боги…
— Кровожадный тигр и тот справедливее твоего царя — довольствуется одной жертвой и, насытившись, не трогает остальных. Вы же не щадите ни женщин, ни детей, ни стариков, предавая огню их жилища. Нам еще не видны отсветы тех пожарищ, и ветер еще не пахнет дымом, но мы обо всем этом знаем…
Пленный не рискнул возражать, заметив, что Спитамен машинально сжимает рукоять кинжала, и опустил голову.
— Запали ли тебе в память слова мои, что потяжелела твоя голова? Или она все еще пуста, как корзина, которую не жалко выбросить?
— Я запомнил все, что ты сказал, Спитамен, — проговорил пленный.
— Передай мои слова своему царю. Мы будем рады видеть его у себя, если он придет, не вынимая меча из ножен. Если же пожалует с обнаженным мечом, то лишится покоя и сна. Сколь бы велико ни было его войско, все его воины лягут в землю, словно зерно на пашню. Но зерно дает всходы. От них же останется только лихая память. Скажи ему это. Я отпускаю тебя.
— Ты поистине милосерден,
Спитамен кликнул стражу. В шатер вошли, раздвинув полог, два рослых чабана с длинными кинжалами на поясе. По знаку Спитамена они взяли пленного под руки и резко поставили на ноги.
— Верните ему коня, дайте воды и еды на дорогу. Езжайте вслед и глаз не спускайте, пока он не покинет пределов Согдианы. Мне надо, чтобы он добрался до своего царя живым, — сказал Спитамен.
Шах всей Азии
Зиму Дариявуш провел в Экбатанах, больше полагаясь на милосердие Ахура — Мазды, чем готовясь к предстоящим сражениям. Он надеялся, что этот дьявол в облике македонского царя удовольствуется завоеванием главных городов его империи, захватом сокровищ и повернет обратно. Не может же быть жадность его безграничной. К тому же, чем дальше он уходит от своей Македонии, тем труднее туда снаряжать караваны. И должен же понимать, что сколько бы теперь ни воевал, не заполучит более того, что уже имеет. А ведь каждый переход стоит ему многих человеческих жизней…
К тому же царь царей надеялся, что до весны, быть может, успеют подойти сатрап Бактрии Бесс со своим войском и примкнувшие к нему согдийские полководцы. Дариявуш даже посылал гонцов с просьбой о помощи к скифам, этим полудиким племенам, бывшим заклятым врагам своим, надеясь, что они соблазнятся золотом. Но в начале весны прибыл только Бесс, его верный Бесс, который, оказывается, заслуживает большей любви, чем царь царей к нему до сих пор питал. Он обнял этого полноватого и несколько неуклюжего с виду полководца и долго не разнимал рук, прижимая его к себе, силясь сдержать катящиеся из глаз слезы. Надо же, Бесс откликнулся на его зов! В то время, когда придворные от него бегут, чтобы сдаться Зулькарнайну, рассчитывая на его милость, Бесс прибыл сюда…
— А где согдийцы? — спросил Дариявуш.
— Они вскоре будут. Я послал к ним гонца, а сам, не теряя времени, выступил в Экбатаны.
— А скифы?
Бесс, опустив глаза, развел руками. И Дариявуш понял, что сыны пустыни не захотели прийти ему на помощь.
— Они никогда не были нам друзьями, — молвил он после паузы и вновь устремил на сатрапа, еще покрытого дорожной пылью, благодарный взгляд. — Спасибо тебе… Я ни на кого не могу полагаться, как на тебя. Могу ли я полностью доверять иноземцам Патрону и Главку, командующим греческими наемниками? В последнее время я стал замечать в их глазах нечто такое, что хочется тут же кликнуть охрану и взять обоих под стражу. Только ты и мой верный везир Набарзан остались, только на вас я могу опереться…
Дариявуш сильно похудел, глаза ввалились, и вокруг них темнели круги, его бороды и усов давно не касались ножницы брадобрея. Одежда на нем, которая еще недавно была роскошной, выглядела потрепанной, свисала складками. Казалось, он уже махнул на себя рукой.
— Ступай, отдохни с дороги. А вечером я велю устроить в честь твоего прибытия пир, — сказал он, положив на плечо Бессу руку.
Однако пиру состояться вечером было не суждено. На закате в Экбатаны примчался на взмыленном коне гонец. Конь рухнул под ним у порога дворца, хрипло дыша и судорожно перебирая ногами. Гонец выпростал из-под него ногу, стремительно пересек мощенный плитами двор и взбежал по ступеням дворца. У входа его встретил везир Набарзан. То, что он услышал, заставило его чуть ли не бегом проследовать в покои царя. Гонец привез известие, что Искандар Зулькарнайн выступил из Персеполя и приближается с устрашающей быстротой…