Спокойные времена
Шрифт:
Я уже сожалел, что не бросился следом за Эрикой в клокочущую воду бассейна, а остался здесь, унылый и одинокий: тогда не пришлось бы предаваться мыслям, которые так меня гнетут, как и многим другим делам, которым мы предаемся, причем совершенно зря, — например, сожалеем о прошлом, которого все равно не вернуть и не изменить, пусть даже это будет самое недавнее, независимо от того, приятное или нет; в конце концов, в моем будничном существовании как будто ничего не…
Ты уверен, тут же усомнился я, что не изменилось? Так-таки ничего? А что, если Винга…
Возымеет претензии? Какие же?
Женские… Что тогда?
Ишь ты, святая невинность!.. А она сама? Зачем встала у стены, рядом с гипсовыми статуями? В одной сорочке, чуть ли не голая. У стены! Чего ждала? Зачем смотрела, как я сплю? Таким взглядом.
Каким? Ты что, видел?
Видел… То есть чувствовал. Так смотрят, только когда решаются… Когда знают, что будет. И хотят, чтобы так было.
Но ты ей обещал!..
Обещал? Как так? Я ей как будто ничего…
Ну да — еще руку положил на плечо… потом нес по комнате… Думаешь, обещают только словами?..
Обещал?!..
А потом обманул… разочаровал…
Обманул?!..
Именно… Это точно, точно, точно. Точно, старый пес, совершенно точно!
«Это Поль из Эльзаса…» — вдруг расслышал я и обрадовался, что Эрика здесь, что она, словно зная, как это нужно, поспешила подать голос, и весьма кстати, а то моя дурацкая совесть… В смелом оранжевом бикини, мадам Эрика стояла рядом и, стянув с головы бирюзовую резиновую шапочку, издали махала своему партнеру по бассейну и даже послала ему воздушный поцелуй; Поль из Эльзаса ответил тем же.
(Я сидел за столиком на террасе за бутылочкой «Kolsch» [42] и смотрел на бурлящую внизу воду и людей; последних было не так чтобы мало, особенно если учесть, что время было раннее, — в основном пары…»)
«Вот эти, — Эрика показала на женщину вроде нее самой (если не старше), только более широкую в кости, и черноволосого, совсем еще молодого горбоносого юношу; он поддерживал обеими руками выходящую из бассейна грузноватую нимфу, — тоже die Verliebten [43] .— Эрика полгала плечами. — Костос, грек из Салоник, работает ночным официантом в «Am Tanzbrunnen». А мадам Шарлотта. Ее муж знаменитый хирург, вовсе еще не старый, но с головой ушел в дела…»
42
Кёльнское пиво.
43
Влюбленные (нем.).
«А мадам Шарлотта не работает?»
«Что ты! Она обожает купаться и ездить верхом…»
«И ты любишь купаться и гонять на машине…»
«И я. До обеда еще далеко…»
«Почему до обеда?»
«Потому что Карл иногда… когда у него начинаются рези в желудке… сам готовит обед…»
«Сам?»
«Да. Служанку мы не держим. А мне он не доверяет… Вернее, не полагается на мой кулинарный вкус… Он считает, что особенно нельзя доверять женщинам готовить мясо… Ну, а обедать мы должны все вместе… То есть я, он и, разумеется, Милан… Изумительно, правда?»
Она засмеялась — сухо и отрывисто, будто откашливаясь смехом; я не понял, что тут смешного; потом издали поклонилась еще одной паре — смуглому мужчине с
«Лоретта. Ты пьешь пиво ее мужа».
«Как — ее мужа?»
«Так. Он известный пивозаводчик. И ужасный толстяк. Лоретта говорит, к кровати надо привязывать гамак специально для его пуза…»
Она снова улыбнулась и сама плеснула себе пива.
«Сплошь одни пивовары и кондитеры… рабы брюха… И вы воевали с ними!»
«Нет! Мы воевали не с пивоварами и кондитерами. Мы воевали с фашизмом. С могучей военной машиной…»
«Боже мой, до чего все-таки глупое это слово — раса!.. Но если даже когда-то раньше лидировала вот эта, наша… ну, европейская порода… то сейчас, после всех катаклизмов, нет… Скорее они… более темные, чем мы, или желтые… А немцы, да будет тебе известно, окончательно обожрались, зажирели… у них дряблые, хилые мышцы… разбухшие, обмякшие от таблеток и шоколадов… К тому же эта «сексуальная революция»… Неверно понятая эмансипация… Понимаешь?»
«Что здесь понимать… — я пожал плечами; почему-то вспомнилась Эма и книги, которые она читала не то в шестом, не то в седьмом классе: Керуак, Вульф… Она глотала книги, даже Марта не могла уследить, какие. — Ведь я, Эрика, уже взрослый… Кто-то даже сказал, что скоро мне стукнет полсотни…»
«Говорят тебе, не беспокойся… Это с каждым бывает. И не заговаривай мне зубы, не люблю, когда петляют…»
(Да, все женщины похожи…)
«Извини».
«Мир сходит с ума, ясно тебе или нет? Неизбежно и полным ходом… И не только война песет безумие, нет!.. К тому же ведет и неверно понятый, ложный мир… То есть когда ни война, ни мир… Тебе странно?»
«Странновато».
«А мне ничуть… Раса! Боже мой, раса, чистота крови, гены!.. А вот Лоретта недавно родила. И ее Liebhaber турок. Пивовар своего ребенка не состряпал. Младенец раскосенький, половина города знает. И пивовар знает… Но молчит, разыгрывает счастливого папашу: заимел наследника и рад-радехонек, плевать ему на гены! А Мустафа купил «фиат» — вот так. Он ученик на складе лампочек».
«Послушай, Эрика, не все же такие пресыщенные… И не все женщины таковы».
«Конечно, не все… Однако, знаешь, чистокровный немец в наше время не на всякую работу…»
«Не на всякую? А безработные?.. Те, у кого никакой работы?..»
«Я говорю о тех, кто обеспечен… Немцы избалованы той иллюзией благополучия, которую они, во всяком случае многие из них, принимают за подлинную жизнь и богоданную судьбу…»
«Судьбу? В каком смысле?»
«Как воздаяние за муки. За поражение в войне. За то унижение, которому вы, русские, подвергли эту «расу»…»
«Занятно…»
«Не слишком. Ничто так не развращает людей, как иллюзия благополучия. И, конечно, демагогия: мы да мы, у нас, паше… И это тогда — ты прав, — когда биржа труда работает не покладая рук… когда для инакомыслящих запрещаются определенные профессии… Когда мы позволяем себе импортировать людей с цветом лица потемнее нашего, которые за гроши согласны чистить наши ватерклозеты и мыть автомобили… и даже делать ребят белокурым нордическим арийцам… пусть черномазеньких, зато полноценных, красивых… и, разумеется, здоровых… В конце концов, важно, наверное, не то, кто кому дает работу, а кто с чьей спит женой…»