Справедливость-это женщина
Шрифт:
– О, мой дорогой.
– Как чувствует себя в больнице старая леди? – спросил Джо.
Бетти ответила, улыбаясь:
– Тебе следовало бы спросить, как чувствует себя персонал больницы. – При этом оба рассмеялись; затем ее лицо посерьезнело, и она сказала: – Я чувствую себя перед ней виноватой за обман.
– Напрасно. Знаешь, я думаю, что она поняла бы. Я уверен, что поняла бы.
– Да, возможно, это так. Я приготовила поесть.
– Нет никакого аппетита. Честно. Жалко, что ты зря беспокоилась, выпью чашечку кофе. – Они опять молча взглянули друг на друга; затем их руки сплелись, они встали и отправились
Была полночь. Джо лежал, положив голову ей на грудь. Он любил эту женщину, и не потому, что ее тело, как ничье другое, удовлетворило его, а потому, что она была самой собой: женщиной, с которой много лет он жил в одном доме, не дотронувшись до нее пальцем; женщиной с большим умом и добрым сердцем, чье сострадание не знает границ.
Он провел губами по ее груди, а она никак не отреагировала. Бетти не сказала ни слова после его первого нежного любовного ухаживания и после не столь нежного обладания ею, когда его разум подчинился чувствам. Он повернул к себе ее лицо и увидел в ее глазах чувство, которое не мог передать словами. Проведя пальцами по ее распущенным волосам, он медленно прижался к ее лицу и остался так лежать.
Часть V
1
Они пели: «Мы развесим свое белье на «линии Зигфрида», но сделать это им не удалось.
Когда 3 сентября 1939 года проводимая Чемберленом политика умиротворения потерпела фиаско и Англия объявила Германии войну, сирены впервые завыли по-настоящему, а люди кинулись в бомбоубежища и ждали града бомб. Но в тот день ничего не произошло, как и на следующий день, как и на третий день, и, по мере того как дни слагались в недели, происходившее стало в какой-то степени напоминать спектакль. За исключением того, как развивались события во Франции.
Но ведь там существовала «линия Мажино», не так ли?
В Польше, конечно, горячо и тяжко, но она далеко. Лишь бы немцы не бомбили здесь – это главное. Разумеется, существовали всякие неудобства, например, затемнения, ношение противогазов в этих ужасных сумках. И к тому же не разрешалось зажигать фары на автомобилях.
И конечно же приходилось заниматься такого рода деятельностью, как эвакуация учащихся и учителей, а также матерей с детьми до пяти лет из так называемых опасных районов.
В те первые месяцы войны передислокация населения была не меньшей головной болью, чем организация снабжения по карточкам. А к началу 1940 года многие из эвакуированных вернулись домой. Но в том же году, когда, после Дюнкерка, осуществляемые Гитлером воздушные налеты заставили население покинуть промышленные центры и рассредоточиться, перед ними открылись двери, ранее закрытые. Росло понимание того, как жила другая половина страны, по крайней мере среди определенных слоев общества, так как были и такие, кто упорно отказывался давать приют эвакуированным; и одним из таких лиц была Элен.
– Куда, – спрашивала она Бетти уже не в первый раз, – мы поселим их?
– У нас есть одна запасная комната, да и маленькую столовую можно превратить в спальню.
– Почему не предложить занять мою гостиную?
– Ну, как бы то ни было, этого не произошло и наверняка уже не произойдет.
– Послушай! – Элен впилась своими узкими глазами в Бетти, а затем медленно произнесла: –
– Возможно, ты права. – Бетти медленно покачала головой. – Оглядываясь назад, я вижу, что потеряла много лет, заботясь о тебе.
Элен отступила на шаг, прищурила глаза и сказала:
– Теперь мы действуем в открытую, ведь так? Теперь мы знаем свои позиции. Ты что, ищешь предлог, чтобы уехать? Потому что в этом случае ты поступаешь по-свински. И это похоже на тебя: уезжать и отправляться к этой старой ведьме, когда ты более всего нужна здесь.
– А зачем я нужна здесь? Скажи, зачем? Ведь не для того, чтобы присматривать за Майком, ведь тебе абсолютно безразлично, как чувствует себя Майк. Я тебе нужна, Элен, для того, чтобы ты могла продолжать развлекаться в Лондоне; если бы меня не было, ты не могла бы ездить так часто и предоставлять Мартина самому себе, потому что Мартин может отправиться в коттедж или какое-либо иное запретное место. И не говори, что ты совершаешь эти поездки из-за заботы о дяде, потому что я рассмеюсь тебе прямо в лицо. Ты не сумела одурачить никого… никого. Понимаешь?
Раскрыв от удивления рот, Элен теперь стояла, прислонившись к кушетке. Ее лицо покраснело от гнева, и она запинаясь произнесла:
– Я… я бы ни… никогда не поверила этому… А что ты имеешь в виду, говоря, что я «не сумела никого одурачить»?
– Эту загадку реши сама, Элен. И я думаю, что тебе не мешало бы сегодня днем заняться составлением длинного письма Леонелю с объяснением того, что ты не сможешь повидать его в этот уик-энд, так как Бетти уехала.
Элен медленно перешла к передней части кушетки и, ухватившись за ее край, проговорила:
– Ты не уедешь! Ты не посмеешь!
– Посмею и уеду. В любом случае мне придется вскоре покинуть дом. Ты только что сказала, что за этот год я стала другой. Удивляюсь лишь тому, что ты не заметила в последнее время большего изменения, так как я на пятом месяце беременности и в октябре ожидаю ребенка.
Элен прислонилась к кушетке и, подняв вверх руки, приложила их к нижней части лица, а затем, отняв ладони от лица, шлепнула ими друг о друга, как будто стирая что-то нечистое, и медленно, обнажив зубы, прошипела:
– Ты! И этот грязный старик с чердака? Ты отвратительная, мерзкая.
– Заткнись.
– И не подумаю. Пойду наверх и плюну ему в лицо, и тебе тоже.
Затем она отпрянула назад, когда Бетти сделала два быстрых шага вперед и сказала с глубоким ожесточением:
– Сколько раз я хотела треснуть тебе по физиономии и особенно хочу сделать это сейчас. Ты осмеливаешься называть мерзкими и грязными людей, а сама годами путаешься с женатым человеком под носом у Джо, лишая его прав под предлогом нервного расстройства. Твой первый приступ имел какую-то связь с реальностью, но с тех пор ты используешь его, чтобы лишить его прав как мужа. А сейчас осмеливаешься упрекать меня. Для твоего сведения скажу, что отец моего ребенка отнюдь не Майк. Если бы я узнала несколько лет тому назад то, что знаю сейчас, он был бы им, и у меня была бы в этом доме своя семья. И я была бы его хозяйкой; мне не нужно было бы благодарить тебя за твои подачки, до тех пор пока Джо не понял, кто ты есть.