Спрингфилд
Шрифт:
говорил я.
Мы другие
отвечала она
и растирала губами коралловую помаду Yves Saint Laurent
привезенную из Испании.
Мы богатые они бедные.
У нас все другое мы сильные
мы не нуждаемся
у нас есть дастархан
дастархан — когда скатерть завалена лакомствами
курпачи — наш матрас на балконе яростным летом
деревня — это кишлак
А Памир — настоящие горы
не то что в России.
Она не любила русские блюда
и мы ели все с острыми специями
кинзой жирной бараниной и зирой
а остальное
казалось нам пресным.
Только
только об этом говорила
еда и сила
остальное она ненавидела.
Мать любила критиковать Советский союз за его двоемыслие, когда днем ты рассказываешь заветы вождей, а вечером смотришь немецкое порно на видике в переполненной комнате и мечтаешь о заграничных джинсах; за коммунальные квартиры и лицемерные партсобрания; за отсутствие выбора; за лифты, в которые они боялись заходить по одной, если там уже был мужчина; за бедность и дефицит, которые становятся особенно горькими после командировки в почти что свободные Прагу или Варшаву. Она с упоением рассказывала про молодых людей с ирокезами в Восточном Берлине и в футболках с надписью «хуй», про секс-шопы и как ее приняли за проститутку в мини-юбке и каракулевой шубке, которые она надевала, наслаждаясь свободой, про гостиницу «Берлин», с верхнего этажа которой видно Западный Берлин, который сияет, а Восточный, как огромная лужа мутной воды. Но потом она стала рассказывать, что в зарубежье только враги, что в Европе все нищие и замерзают без нашего газа, что скоро они там все вымрут. И все это говорила с французской помадой Yves Saint Laurent на губах.
Когда я думаю о детстве в Тольятти
я вспоминаю что все друг друга за что-то да ненавидели
ненавидели в школе
в семье
в подъезде
и по телевизору.
Ненавидели но почему-то всем врали что все хорошо
и стабильно
врали.
И мне показалось что так невозможно
и однажды мертвые встанут
и отомстят за себя.
Они сломают железобетонные стены надгробия и плотины
и голосом мертвых
заговорят живые.
Где учат на военных корреспондентов я не знал. На журфаки я не прошел, но попадал на бюджет философского факультета ВШЭ в последней волне, и нужно было срочно ехать и подавать документы. Я сказал об этом матери, но она сказала: «И кем ты будешь? Нищим философом?». Да пусть так. Философы хотя бы умные. Они хотя бы живут не здесь. Они хотя бы не треплются не затыкаясь про вражду и силу. Я не хотел быть никаким директором. Мне хотелось быть Анной Политковской, Куртом Кобейном и Бритни Спирс одновременно.
Денег на поездку в Москву она не дала. Она сказала, что я буду учиться на экономиста в Тольятти на платном.
— Будешь работать в офисе вместо меня, — сказала она. — Я буду ездить к маме. Нужно, чтобы кто-то поддерживал бизнес.
— Он развалился, — ответил я и это было правдой. И добавил, что я ни за что не встану на ее место, потому что оно мертвое. И что дешевле всего было отпустить меня на бюджет в Москву. Тольятти умирал, мы в нем чахли, мы маялись в душных десятых годах и вместе со всей страной медленно становились беднее.
— Исключено, — сказала она. — Ты должен заниматься имущественным вопросом.
— Ты мной расплачиваешься, — сказал я.
— Почему тебе так трудно просто
Я сказал ей, что она дура, раз хочет тратить кредитные деньги на изучение математики, по которой у меня всю жизнь было между двойкой и тройкой.
— Перейдешь на бюджет, — отвечала она.
Мы сторговались, что я буду учиться в Самарском национальном на платном. Изучать математику в экономике. Я сказал ей, что это ее выбор. А она сказала, что у меня нет выбора.
— У меня ЕГЭ тридцать по математике, — говорил я. — И девяносто восемь по истории. Я не знаю математику, но знаю многое другое.
— Ты научишься быть ответственным, — говорила. — Ты должен преодолевать свои трудности. Почему ты никогда не был сильным, как я? — она говорила. — Почему ты такой слабый? Ты же слабый. Сделай уже сильный поступок.
Я был сильным каждый день, выживая в этой школе. Я каждый день был сильным, как чертов морпех.
Мне захотелось ей отомстить. Мне хотелось сказать: это ты неудачница, раз все потеряла на шестом десятке. Но я посчитал, что это ничего не решит. Мне не хотелось войны. Я пошел в комнату, подумал примерно полчаса, потом выскочил на кухню, когда она курила, и сказал:
— Ты меня не знаешь.
— С чего ты взял?
— Ты всегда любила мечту обо мне, а не меня. Ты говорила: «Ты объект моих инвестиционных вложений».
Тут я заплакал, не сдержался. Она обняла меня. По-теплому обняла.
— Конечно, я люблю тебя, — говорила. — Ты же мой сын, любая мама всегда будет любить своего сына, каким бы он ни был.
— А какой я?
— Ты пока слабенький. Неокрепший. Ты еще не стал собой.
Я отскочил от нее.
— Мам, короче, я гей, пидор, я не крутой мужик и никогда им не буду. Это провал. Хороших сценариев не существует. Все.
Просто сказал и молча стоял. Она тоже молчала. Она затушила сигарету, обошла меня стороной, заперлась в ванне и сидела там три часа. Даже не стала спорить, просто будто услышала подтверждение страшной догадки, которую долго носила в себе. Я подходил к двери и говорил: мама, прости меня. А она отвечала «ты мне не сын» и «оставь меня».
Я схватил рюкзак и поздним вечером ушел из дома, только проорал:
— Ты просрала все, включая сына.
Идти мне было некуда, поэтому я просто пошел на водохранилище. Она потом позвонила и сказала, что я должен вернуться. Я ответил, что пусть меня убьют твои нормальные у ночного ларька. Пусть там в крови валяются мои тапки. И это будет лучшим для тебя наказанием, потому что я умру а ты будешь жить. Я и так не планировал тут оставаться. Я заставлю тебя учитывать мои интересы, даже если это будет стоить мне всего, и я начинаю прямо сейчас. Она замолчала на полминуты и сказала:
— Иди нахуй.
Сказала и бросила трубку. И тогда меня будто бы перещелкнуло. Почему я должен умирать в семнадцать лет из-за женщины, которая, как мне тогда казалось, меня не любит и не любила? Женщины, готовой сделать сына социальным инвалидом, лишь бы он на нее работал? Я решил вернуться домой, потому что этот дом и место в нем — мои по праву рождения. Когда я проходил через Степана Разина в седьмой квартал, мне встретился окровавленный тапок около круглосуточного магазина. Парень пытался подняться из лужи. Я попытался помочь ему и поговорить, но парень нашел тапок и скользя липкими подошвами убежал внутрь квартала.