Спящая царевна. Совершенно секретно
Шрифт:
— Беркут, ты что задумал? — Ванька предпринял последнюю отчаянную попытку образумить брата. — Они же тебя в порошок сотрут…
— Всенепременно… Только сначала пусть поймают! Давай-ка, Вань, поторопимся, пока нас тут не застукали!
И, перехватив поудобнее свою хрупкую ношу, Андрей устремился к запасному выходу.
* * *
(Иван)
Лето 1970 г.
Ширяев бежал следом
Но это не мешало ему, не теряя при этом скорость, мысленно проклинать всё и всех.
Особенно… себя.
Он ругал себя за всё: за глупую затею подработать на строительстве моста, за то, что не послушался Саньку и не пошёл обедать, а решил разрыть эту кучу, оставленную проклятым «взрывниками», за мысль привезти находку в деревню — уж лучше бы их всех уволили, честное слово!
А больше всего Ванька готов был убить себя за то, что рассказал всю эту нелепую историю Беркуту, да ещё и напоил, а потом согласился пойти вместе с ним в клуб. А если уж признаться честно, практически его к этому подтолкнул.
А ведь, зная брата, должен был понимать, чем всё это закончится.
Беркут же всю жизнь такой был — принципиальный героический дурак, мать его! Как говорится, не от мира сего. Если вспомнить все драки и стычки детства, Андрюха никогда не задирался сам, но вечно вписывался за всякую мелкоту и изгоев, которых обижали пацаны постарше.
Робин Гуд хренов, защитник обездоленных и угнетённых!
Чёрт с ними с лягушками… Так он вечно и в более серьёзных вопросах на рожон лез. Не умеет Беркут закрывать глаза на несправедливость. Потому и работать в лес ушёл, где людей поменьше…
Не умеет он со своими, деревенскими, общий язык находить. Вечно молчаливый и смурной, как сыч. Оно и понятно, почему его недолюбливают… Потому что народ не терпит принципиальных. Потому что им, принципиальным, вечно больше всех надо! Потому что они ж не промолчат там, где надо заткнуться, не проглотят обидку, если что-то им поперёк горла.
И Андрюха вот такой! Весь в отца своего…
Ванька дядю Егора помнил плохо, но от отца своего много раз слыхал, что Беркутов-старший тоже был из породы чистоплюев. За то и поплатился! Не лез бы, куда не следует, умел глаза вовремя закрывать на чужой беспредел, может, и был бы жив до сих пор.
А он со своими принципами доигрался… — оставил сына сиротой.
И Андрюха по тем же стопам пошёл. И сейчас то, что он творит, может очень дорого стоить не только Беркутову, но и его неразумным приятелям.
«Мы же только посмотреть!» Ага, посмотрели!
Как теперь ноги уносить? Куда бежать? Что делать?
Беркут тащил на руках эту спящую девицу, уверено и легко, как пушинку, и даже дыхание почти не сбилось. А Ванька пыхтел, сам не знал от чего больше: от бега или от злости. Утащили они «царевну», а дальше что? Ведь всё равно
Ванька припомнил тяжёлые гулкие шаги, разлетавшиеся эхом по клубу, когда они уже нырнули в узкий тёмный коридорчик за плакатом.
Заметить их не успели. Беркутов хоть с трудом, хоть бочком, но шёл на выход очень быстро. Понимал, видно, чем чревато, если их сцапают за воровством «государственного имущества».
И пусть это «имущество» теперь уже дышит (едва заметно, но дышит), всё равно это что-то вроде клада… Стране принадлежит, а не двум деревенским дурням.
Давно уже Ширяеву не бывало так страшно. Даже хмель выветрился.
Выскочив на улицу, они захлопнули дверь в подсобку на замок, но если за ними будет погоня — вынесут эту дверь в два счёта, никого она не удержит. И найти их труда не составит. С «царевны» до сих пор льдистым серебром падают сверкающие капли. Иди по этим следам, иди, и рано или поздно похитителей нагонишь.
Шаги там, в клубе, Ванька расслышать успел чётко. И перед глазами отчего-то сразу всплыл жуткий образ кэгэбэшника Страхова.
Хотя долетел до них топот ног явно не одного человека. Но отчего-то именно мысль об этом полковнике отозвалась неприятными мурашками по спине.
Такого вокруг пальца не обведёшь. Мигом догадается, кто это сделал.
Хотя, как он догадаться может? Чего бы ему заподозрить Ваньку?
От этих мыслей и вовсе бросило в дрожь, Ширяев вдруг представил, как его допрашивают, а потом упекают в тюрьму. Позорище какое! Как потом отцу с матерью в глаза смотреть? По всей деревни слава пойдёт — не отмоешься!
Андрюха вдруг обернулся, словно забрался к брату в голову, и сказал твёрдо, таким тоном, что Ширяев даже не пытался спорить:
— Ванька, ты домой иди! Ты со мной не поедешь. Ты здесь не был, ничего не видел, ничего не знаешь. Я всё сам… Слышишь? Всё сам. Вы с мужиками вообще ничего не знали. Я сам придумал её украсть. Понял?
— Чего тут непонятного… — почесал затылок Ваня. — А ты теперь куда? Что ты с ней делать будешь?
— Сам пока не знаю, — Андрей вздохнул, пожав плечами, бросил взгляд на уазик в кустах. — И тебе это знать не надо. Меньше знаешь, крепче спишь! Давай, брат! Всё путём будет…
Беркут подмигнул, улыбнулся лихо и рванул в сторону боковую дверцу машины.
Ванька смотрел молча, как Андрей осторожно укладывает на сидение безмятежно спящую красавицу, как садится за руль, как заводит машину, как вскидывает на прощание руку…
Где-то внутри, в груди, скребло неприятно и совестно, что он вот так отпускает Беркута, бросает одного и даже остановить не пытается… Стыдно было признаться самому себе, что струсил малодушно, что решил для себя — не встревать, дабы потом отвечать не пришлось.
А Беркут… Он всегда такой был… Ни черта не боялся!