Спят усталые игрушки
Шрифт:
Где-то далеко-далеко послышался паровозный гудок. Мои веки открылись и взор уткнулся в потолок. Так, я явно не дома. Из центра белого, без всякой лепнины квадрата свисала не прозрачно-голубоватая венецианская люстра, а голая электрическая лампочка. Яркий, ничем не прикрытый свет резал глаза, и я чихнула.
– Проснулась, милая? – раздался приветливый голос.
Голова повернулась, и я увидела у стола Катю, раскладывающую какие-то коренья.
– Что со мной случилось? – пробормотала я, пытаясь сесть.
Тело не хотело подчиняться, спина кривилась, ноги и
Катя молча подошла к полке, отодвинула занавеску, вытащила бутылку с наклейкой «Столичная» и, плеснув немного бесцветной жидкости в стакан, протянула мне емкость.
– Пей.
– Что вы, – принялась я отнекиваться, – совершенно не переношу алкоголь.
– Это не водка, – спокойно пояснила Катя, – пей, лучше станет.
Я покорно сглотнула настойки. Через пару секунд в голове посветлело, и в спине появился позвоночник.
– Света тебе полную ложку небось напитка налила, – посетовала Катерина. – Уж сколько ей Отец говорил: новеньким чуть-чуть давать, никак не упомнит.
Я села и ощупала ноги – вроде на месте, а словно ампутированные.
– Не боись, – улыбнулась Катя, – щас побежишь.
В избе прохладно, и я почувствовала легкий, отрезвляющий озноб. Хорошо, что Света протянула мне пустую ложку. Но я ее облизала, и даже нескольких капель «угощения» хватило, чтобы слететь с катушек. Представляю, что произошло бы со мной после полной дозы!
– Где Нина?
– У Отца на благословении, – охотно пояснила Катя, – а я тебя стерегу, чтоб не испугалась, когда в себя придешь. Вот встанешь, и на ужин в трапезную пойдем.
Я пошевелила теплеющими ногами и поинтересовалась:
– Что вы делаете на моленьях?
Катерина не поразилась вопросу.
– Молимся. Поем псалмы, испытываем благодать, некоторым видения бывают.
– Сколько же длится служба?
Катя вздохнула.
– Как когда – может, два, может, три часа.
– Тяжело.
– Совсем нет, время незаметно бежит, прям не видишь как. А после молитвы так легко, душа счастьем переполнена, петь хочется. Погоди, тоже испытаешь, хотя вот я, например, с первого раза благодати удостоилась.
– Вы молитесь каждый день?
– Конечно, а раз в неделю все собираемся, и устраивается большое радение, как сегодня, настоящий праздник.
– Кто это все?
Катерина опять улыбнулась.
– В деревне живут только самые счастливые, просветленные, ушедшие из мира. У нас в той жизни ничего не осталось, все здесь. Но есть и несчастные, которые вынуждены обитать в городе, вот они к благодатным только раз в неделю присоединяются. Жаль их безумно, да у каждого свой крест.
– Можно, если захочу, в деревне поселиться?
– Учитель решает, кому какая судьба. Он наш Отец, мы его дети, – с жаром произнесла Катя, – все счастье от него. Ну сама рассуди. Вот я, например. Всю жизнь за парализованной матерью ухаживала да в булочной батонами торговала. А как мамонька померла, так чуть в петлю не полезла. Квартира у нас большая, целых три комнаты, вот хожу по ним
– А семья?
Катя помотала головой:
– Все недосуг по танцулькам носиться было, мама болела, а после ее смерти стара стала, тридцать восемь стукнуло. Так что я, милая, девственница, мужика никогда не пробовала. Зато господь счастье послал, в семье живу, тут и помру.
– А квартира? – глупо спросила я.
– Нам имущество не положено, – сообщила Катя и обвела рукой комнату, – все общее: одежда, посуда. Да к чему вещи? Нагими приходим в этот мир, нагими и уходим. Коли лучше тебе, пошли поужинаем.
Я послушно поплелась за ней на другой конец деревни. В трапезной та же картина: большая комната с длинным столом, на лавках вплотную сидят люди. Полная женщина подала мне миску и кружку. Пристроившись на углу, я заглянула в посуду. Примерно три столовые ложки разваренного гороха без масла и какая-то темноватая жидкость, резко пахнущая лекарством. Нет, лучше остаться голодной, чем пробовать «угощение», скорей всего в него тоже подливают какой-нибудь наркотик.
Недавно бесновавшиеся голыми сектанты благоговейно вкушали яства. Ну не может быть, чтобы никто из них не помнил об оргии!
Но лица присутствующих были благостными, женщины целомудренно прятались в длинных юбках и глухих кофтах, мужчины тихо переговаривались, детей не видно.
Во главе стола восседал Николай. Я оказалась на другом конце и аккуратно, исподтишка принялась изучать «святого отца». Красивое, открытое, благородное лицо. Высокий, одухотворенный лоб, огромные сияющие глаза. Узкая ладонь с длинными тонкими пальцами изящно держала деревянную ложку. Ничего злобного, коварного или порочного в Учителе не заметно.
Сектанты начали потихоньку покидать столовую. Уходя, они подходили к мошеннику и преклоняли колени. Николай возлагал им на голову бледную руку и ласково, даже нежно, называя каждого по имени, говорил:
– Благословляю на сон, сестра Елена.
Или:
– Отдыхай от трудов, брат Владимир.
По правую руку от мошенника сидела Нина. Увидав меня, она что-то шепнула мужчине. Тот поднял на меня глубокие, угольно-черные глаза и проникновенно сказал:
– Дарья, подойди.
Вопреки своей воле я заулыбалась и приблизилась к Николаю. Он взял меня за руку и пропел:
– Хочу познакомиться с тобой, дочь моя.
Стоя прямо перед ним, я поняла, что испытывает кролик, оказавшись возле пасти удава. Из руки негодяя исходило ровное тепло, плавно перетекающее в мое тело.
Не отпуская меня, Николай повел в соседнее полутемное помещение и, подтолкнув, резко велел:
– Садись.
Я покорно плюхнулась и неожиданно оказалась в глубоком мягком кресле. Уютные подушки обволакивали тело, нос унюхал странный сладковатый запах. Бесконечное спокойствие овладело мной. Сначала руки, а потом следом все тело стало наполняться ощущением приятного тепла. Давно не испытывала такого блаженства, все бегу куда-то, суечусь, дергаюсь, а как хорошо просто отдохнуть, поспать, успокоиться…