Средь бала лжи
Шрифт:
Таша любила смотреть, как Алексас занимается на скрипке — пусть даже во время занятий лицо его часто кривила яростная гримаса, и тогда с губ срывалось досадливое рычание, а смычок разрубал воздух, словно клинок. Фальшивые ноты проскакивали в новых пьесах с частотой блох на бродячем псе, особо трудные места отрабатывались десятками повторов, приедаясь в ушах назойливым мотивом; но Таша всё равно время от времени приходила, чтобы тихо сесть и слушать в уголке. Впрочем, она не решалась надоедать своему рыцарю слишком часто.
Зато
Алексас просьбу своей королевы исполнял охотно. Вот и сейчас спустился, чтобы звуками музыки поспособствовать её выздоровлению. И Таша смотрела, как творят чудо руки, на эти минуты обратившиеся руками волшебника, как светится вдохновенной печалью его лицо, как дрожат длинные ресницы полуприкрытых глаз; слушала, как поёт скрипка, увлекая тебя туда, где нет горести и слёз, где всегда солнечно, где нет смерти, где вечна любовь…
Последние трели истаяли под пальцами. Канифоль смычка осыпалась, точно пыль с крыльев бабочки.
Тогда Алексас опустил скрипку и открыл глаза — а Таша и Лив, не сговариваясь, громко зааплодировали.
Юноша, улыбнувшись, поклонился и бережно уложил скрипку в футляр.
— Ты же лучший скрипач на свете! — горячо выпалила Лив. — Тебе надо во дворцах выступать!
Алексас, посмеиваясь, присел на край Ташиной кровати:
— Боюсь, тебе просто не с кем сравнивать, юная лэн.
— Что это было? — спросила Таша хрипло.
— Шоссори, «Поэма». Вообще это сольно не исполняется, но за неимением клавикорда…
— И так здорово получилось, — заверила его Таша.
— Ваша похвала, моя королева — лучшая награда, — в меру иронично улыбнулся юноша. — Как ты?
— Пре… кха… прекрас… кха-кха-кха…
Алексас бережно держал её за плечи, пока Таша сгибалась в судорожном кашле. Музыка помогла ей на время забыть о болезни и боли, но те никуда не ушли: виски ныли, глаза горели, а горло будто драли изнутри кошачьи когти.
Хорошо она Праздник Жатвы отмечает, ничего не скажешь. Хотя и другие немногим лучше, — ливень за окном бесцеремонно барабанил по стёклам, праздничные огни среди поля расплывались в мокрой вечерней мгле. Ладно хоть шатры натянули… Тучи два дня зловеще ползали туда-сюда, предвещая непогоду, но разражаться чем-либо не спешили, оттягивая удовольствие и нагнетая обстановку.
Зато теперь — разразились.
— Ничего, Арон скоро вернётся, — когда Таша с трудом выпрямилась в постели, грустно сказал её рыцарь.
— Это всё потому, что вы купались, — заявила Лив, сидевшая
— Холодно было, вот и не взяли, — с трудом выговорила Таша. — Я же не думала, что кому-то приспичит купаться, и он меня в воду за собой утащит, какха-кха… как водный дух какой-то.
— А вам, значит, не холодно было!
— Как выяснилось, тоже холодно. — Алексас совестливо поправил Таше одеяло. — Ну прости, прости. Я же не знал, что ты у нас такой хилой окажешься.
— Теперь знае… кха-кха…
— Нет, так дело не пойдёт, — решительно произнёс Арон, секундой раньше толкнувший дверь в комнату. — Куда это годится? Когда я уходил, ты так не кашляла.
— Времена меняются, — едко заметил Алексас, уступая амадэю место на краю кровати.
Арон положил одну ладонь на Ташин лоб, другую — на горло. Прикрыл глаза.
Он не шептал таинственные слова. Не чертил руны. Не творил замысловатые пассы.
Но когда он убрал руки, Таша поняла, что чувствует себя очень даже хорошо.
— А теперь спать, — велел амадэй, поднимаясь на ноги. — Я забрал боль и жар, но излечивать тебя полностью не стал. Пусть тело не отвыкает от борьбы. И лучше не мешать ему твоим бодрствованием.
Таша, натянув одеяло по подбородок, задумчиво взглянула на Арона снизу вверх. Ей вдруг пришла в голову мысль озвучить просьбу, которую давно хотелось, но было слишком страшно озвучить.
С другой стороны… больные девочки ведь имеют право на маленькие капризы, верно?
— Лягу, — отважилась произнести она, — если расскажешь перед сном что-нибудь интересное.
— Например?
Таша коротко выдохнула.
— Что-нибудь… про твоё детство.
Табурет, на котором доселе безмятежно раскачивался Алексас, со стуком опустился на все четыре ножки. Лив, рисовавшая рожицы на запотевшем стекле, замерла и навострила ушки.
Какое-то время Арон просто смотрел на приёмную дочь.
— Ладно, — неожиданно согласился он. Сел обратно на кровать, рядом с ней. — А ты пока пей свой настой.
— Госпожа Лиден в него сон-травы добавила, — сказала Таша, покосившись на кружку, стынущую на тумбочке. — Хочешь поскорее меня усыпить?
— Нет. Хочу, чтобы ты скорее выздоровела.
— А мне можно послушать? — пискнула Лив, шустро подскакивая к кровати. — Ну пожалуйста, не выгоняйте меня, дядя Арон!