Ссадина
Шрифт:
Вместо двадцати минут дали целых полчаса. По звонку все сдали листочки и поспешили убраться из класса. Прилипала продолжал неустанно строчить. Учительница дважды его торопила, но, в конце концов, подошла и сама забрала листок.
– А до точки дописать? – воскликнул Прилипала.
– Твою бы энергию в правильное русло, – сказала она.
Уроков у нас больше не было. Мы спустились на первый этаж, вышли на улицу, как раз когда прозвенел звонок, так что никого не было. Прилипала посмотрел по сторонам и начал:
– Между прочим, меня однажды напечатали в газете, – говорит. – Но их интересуют
Я ни черта не понимаю, просто киваю. Мы идем к белому трехметровому строению с плоской крышей, расположенному в углу заднего двора. К нему примыкает сама теплица: разваливающаяся кирпичная стена по пояс, на ней ряд окон с битыми, а то и полностью отсутствующими, стеклами, железные балки берут начало от окон и вместе с ржавой, изорванной железной сеткой вырастают в двускатную крышу. Мы проникаем внутрь сквозь дыру в сетке над первым окном. Прилипала открывает дверь в пристройке, которая раньше, возможно, служила складом для инвентаря и удобрений. Под ногами битая плитка, отштукатуренные в прошлом столетии стены пестрят примитивными граффити и безграмотной похабщиной. За дверью слева слышатся шорохи и “тс-с-с-с”.
– Это мы, – говорит Прилипала.
Толстяк открывает дверь, за которой небольшая каморка. На стене висит фонарик, освещая маленький столик, шахматную доску и черноволосого паренька – Криса. Он пожимает мне руку и возвращается к игре, делает ход, чем доводит Толстяка до исступления.
– Ты переставил фигуры!
– Что-о-о-о? Ничего подобного, – отмахивается Крис.
– Поклянись, что ты этого не делал, – настаивает Толстяк.
– Да иди ты к черту, – бросает Крис.
Он направляется к выходу с отсутствующим видом.
– Эй, ты куда? – останавливает его Прилипала.
Крис ничего не отвечает, просто уходить прочь.
– Что с ним такое? – спрашиваю я у Прилипалы.
– Какие-то проблемы дома, из-за них он сам не свой.
Толстяк смотрит на доску, пытается вспомнить, как на самом деле были расположены фигуры. “Да он точно что-то переставил”, – бубнит про себя и идет догонять Криса.
Прилипала присаживается на стульчик – доска между двумя кирпичами на полу, – и указывает мне на такой же с другой стороны столика.
– И здесь вы собираетесь каждый день? – спрашиваю я.
– Очень часто. Это наш инкубатор, здесь мы отвлекаемся от идей.
– Странное местечко вы выбрали, – говорю. – А что с Крисом? Почему он ушел?
– Говорю же, у него какие-то проблемы дома. – Прилипала тасует карты.
Я не решился спросить, что у него там за проблемы. Я вообще чувствовал себя не в своей тарелке. Этого Прилипалу я знаю только второй день, Толстяка – еще меньше, а ведут они себя, словно мы еще в детсаде на соседних горшках сидели.
Прилипала сдает мне две карты: “десятка” и “семерка”. Я спрашиваю, что с ними делать. Можно взять еще, говорит. Мне идет “дама” и я говорю “хватит”. Он сдает три карты себе.
– Что там у тебя? – спрашивает.
Я показываю ему, он забирает их, вновь тасует колоду. Теперь у меня в руках “девятка” и “шестерка”, я прошу одну карту. Вскрываюсь, когда он выдает мне еще одну “шестерку”. Следует еще три раздачи, я всегда беру только одну и показываю ему.
– Я выиграл, или что? – спрашиваю его.
– То есть как это? – он вскидывает брови.
– Я думал, ты мне гадаешь, – говорю.
– Что за вздор? Все знают эту игру, – говорит. – Впрочем, неважно, можно сказать, ты угадал.
– И?
– Четыре с пяти. Дуракам везет.
Он выглядит немного обиженным. Вновь достает колоду и нервно тасует. Я только рассмеялся.
Скрип железной сетки и хруст стеклянных осколков под ногами заменяли сигнализацию – кто-то проник внутрь. Прилипала вышел посмотреть. Мне стало неуютно, возникла мысль, что они сейчас уйдут, поэтому я осторожно приоткрыл дверь и выглянул. Прилипала пятился, перед ним – испуганный Толстяк, которого пинали какие-то парни. Всем им лет по двадцать пять, в изношенной одежде, коротко стриженные, с серыми опухшими лицами.
Толстяка заставили развернуться. Он стоит с виноватым видом, опустил взгляд в пол. Один из этих подонков трясет его за плечо и вновь спрашивает, что мы тут делаем. Когда ответа не последовало, бьет Толстяка в солнечное сплетение. Я слышу свист выбитого из легких воздуха. Толстяк падает на колени, сжимается, пытается дышать. Прилипале дают подзатыльник, отчего очки падают на пол, и, прежде чем он успевает их подхватить, оказываются под подошвой одного из парней. Я отступаю, оказываюсь в какой-то комнате. На окнах решетки, стекол нет, могу закричать, но не хочется отхватить больше, чем предписано. Теперь спрашивают меня, какого черта мы тут делаем. Говорю: “Ничего”. Продолжаю пятиться. Внезапно моя нога попадает в какую-то дыру, острия обломанных досок поднимают штанину и царапают кожу прямо до колена. Смех, плевок и непотушенный окурок по очереди летят мне в грудь. Мне хочется перемотать время вперед, оказаться уже дома и спокойно зализывать раны. “Они не станут меня бить”, – вторит разум. Это же я. Что со мной может произойти?
У меня вновь спрашивают, что мы здесь забыли и “хера ты молчишь?”. В следующий момент мне лепят пощечину. Я теряюсь на мгновение, во мне закипает ярость, которую не смею выплеснуть на этих остолопов – страх оказывается сильнее. Мне хочется обматерить подонков, да только все, что приходит в голову, по отношению к ним прозвучит эвфемизмами.
Нас выгнали, а на прощание каждому дали по пинку под зад.
Мы побрели домой. Обсуждать происшедшее не хотелось. На душе было тошно и обидно. Они лишились своего пристанища, инкубатора, как именовал его Прилипала. А я… я не знаю, последней капли самоуважения и уверенности в себе, может быть.
Глава четвертая
На следующее утро мать была еще дома, когда я проснулся и пошел на кухню готовить себе завтрак. К моему удивлению, на столе стояла тарелка овсянки, возле нее лежали два кусочка хлеба. Конечно, это меня удивило, но не сильно – иногда она все же вспоминала, что у нее есть сын. Она сидела напротив с чашкой чая и пристально вглядывалась в мое лицо. Мне стало неловко, но я вел себя, как ни в чем не бывало. Посыпал кашу солью, перемешал, полил кетчупом. Она молча наблюдала за моими действиями, пока я не отправил ложку в рот.