Сталин и литература

Берзер Анна Самойловна

Приведу список первых лауреатов: Н. Асеев, Н. Вирта, Самед Вургун, И. Грабарь, Джамбул Джабаев, А. Довженко, Л. Киачели, А Корнейчук, К. Крапива, Я. Купала, В. Лебедев-Кумач, Г. Леонидзе, С. Михалков, П. Нилин, А. Новиков-Прибой, П. Пав­ленко, Н. Погодин, С. Сергеев-Ценский, В. Соловьев, А. Твардовский, С. Эйзеншейн, А Толстой, П. Тычина, М. Шолохов.

Отбор имен очень непростой и служит разным, часто исключающим друг друга, целям. Конечно, он, как всегда, награждает за подхалимство, за любовь, продажность и лакировку. Поэтому просты в этом отношении стихи и песни Лебедева-Кумача и сфальсифицированное творчество Джамбула. Но Алексей Толстой, получивший пре­мию за "Петра", в конце концов, так же прост, как Джамбул, награжден, как и он, но создан, одновременно, для обмана и миража. Исторический романист с мировым именем бросился в ноги Сталину для фашизации истории, для объединения и гармоничного слияния с ним (о чем я уже писала прежде). Для создания

образа Петра, ведущего к воспеванию Грозного. Именно эти черты исторической личности Петра были нужны Сталину, и Алексей Толстой их запечатлел очень умело и профессио­нально в "Петре". Но в те годы, когда появился первый том романа, даже самые понимающие читатели не могли угадать смысла такого поворота. И потому награж­дение Алексея Толстого могло внести в их душу покой и надежду на осуществляемую справедливость. Самый в то время читаемый исторический роман... Самый, мне кажется, насущно необходимый Сталину писатель. Если бы его не было, его надо было выдумать! Но он был, жил и много писал... С той биографией, которая тоже была весьма выгодна Сталину. Сложные сталинские игры опытного шулера: Джамбул и Алексей Толстой! Да, повторяю я, Джамбул — прост, а Алексей Толстой — нет, он обманчиво сложен и служит для имитации правды, подобия справедливости, обмана интеллигенции.

А Шолохов и его "Тихий Дон" — это просто высшая справедливость! Я училась в институте, когда вышла последняя часть "Тихого Дона". И помню свои чувства потрясения, когда читала эти страницы конца Григория, Аксиньи и Тихого Дона. Мне казалось тогда, что это — лучшая часть романа. И я рассудила по-своему: если он в

1940 году опубликовал последнюю часть, значит, он чист. Ведь первый том появился в 1928 году и именно тогда его обвинили в воровстве и плагиате. Я ничего не знала толком, но доносилось — ив школе, и дома. А я так любила литературу, что всегда страдала от ее несчастий, с детских лет, с минуты, когда первый раз узнала, что Пушкина убили...

Если Шолохов украл в 1928 году, то почему не напечатал сразу весь роман? В тот год... Почему столько лет потом писал его по частям, а последнюю, самую, по моим представлениям, лучшую, опубликовал только в 1940 году? Почему? Значит, ничего не крал, а писал еще двенадцать лет, пока не довел до конца. У меня был даже какой-то подъем, когда, прочитав последнюю часть, я твердо поверила, что это — он. На этих позициях я стояла долго, пока не увидела живого Шолохова и не услышала его речей. Но это другая тема. Не исключено, конечно, что Шолохов шел моим путем и определил эти даты для меня и таких, как я.

Знал ли Сталин тайну Шолохова? Конечно, знал, не мог не знать — при его подлинных возможностях... Но он решил завалить эту тайну своей премией, спасти Шолохова, присвоить и поглотить в свои бездны. Мастерский, конечно, ход, до сих пор его не разрубить, не разгадать!

А награждение Твардовского за поэму "Страна Муравия" — чистое сталинское чудо! Тоже своеобразное "Головокружение от успехов" № 3. Тут я все знаю изнутри. Сначала Сталин облагодетельствовал семью Твардовского, когда по его решению началась сплошная коллективизация и эту талантливую семью тружеников выгнали из села, отняли дом и погнали в ссылку. Их не вернули назад во время "головокруже­ния)". А единственный уцелевший старший сын — Александр — был уже давно в Смоленске и потому, к счастью, "отстал" от семьи. Об этом написано много, и я не буду сейчас повторять всего. Напомню только о тех муках, которые обрушились на него, потому что благодеяния Сталина ведь продолжались, когда в Смоленске его начали непрерывно истреблять и прорабатывать то как кулацкого сына, то как кулацкого поэта. Смоленские газеты были переполнены статьями-доносами на него. До прямого ареста был, вероятно, один шаг.

Зная Твардовского, не могу не сказать о цельности его личности, о том, как был для него всегда невыносим разлад между личной и общественной жизнью, которой он, не понимая, не разбираясь в сущности вещей, был предан всей душой.

И вот милые сталинские игры — семью погубил, а сына вознес до небес своей личной премией. Надо представить себе, какая тяжесть великой благодарности легла в чистое сердце поэта, когда он прочитал свою фамилию в списке лауреатов. После Смоленска, наперекор Смоленску... Хочу сказать, что премии "наперекор" — тоже входили в хитроумные сталинские игры.

А Твардовский тогда только что переехал в Москву, поступил в наше общее ИФЛИ. И напечатал "Страну Муравию". Буду повторять эти слова всегда: в слепой и огромной любви Твардовского к Сталину было так много высокого человеческого достоинства, что его ни с кем здесь нельзя сравнить. В противоречите между русским поэтом и сталинским миром побеждал поэт. А в Симонове всегда побеждал сталинист. Высоко неся знамя поэта, Твардовский в поэмах, написанных после "Страны Муравии" — "Василии Теркине" и "Доме у дороги", — не произнес ни разу имени Сталина. Об этом я скажу подробно, возможно, в другом месте. А здесь я хотела бы вспомнить свое чувство, когда я первый

раз прочитала поэму, учась в институте, встречая автора в коридоре нашего четвертого филологического этажа — недоступно молчаливого, с опаской взирающего на наши орущие и спорящие толпы. Таким я запомнила его навсегда и таким увидела, переступив порог его кабинета в журнале "Новый мир", когда он пригласил меня работать в его журнале. Ни в институте, ни в "Новом мире" я не сумела ему рассказать, как читала его поэму, как окунулась в ее вольный поэтический поток, лишенный даже подобия стилизации, псевдонародности. Как важно для меня это было на фоне ужасной стилистики Леонида Леонова или Всеволода Иванова, которых я всю свою жизнь никогда не могла дочитать до конца. Странно, что форма покорила меня прежде всего. В противовес лживой и густой малограмотности, которая хлынула в те годы со страниц романов Федора Панферова и его сторонников.

Кто же мог из честных людей не радоваться тому, что поэма Твардовского получила Сталинскую премию? Никто! И обсуждая эту историю и пересказывая другим, вселяли веру в сталинское слово, творили пласты сталинской мифологии.

Не надо думать при этом, что он отличал стихи Твардовского от стихов Джамбула. Нет, не отличал... Но хитрожопая его голова работала отлично, отбирая, соединяя, втаскивая в свою гвардию и выбрасывая из нее. Всему этому необыкновенно удачно служили Сталинские премии. Для миража, для тумана... Для покупки и захвата...

И, возвращаясь к первым его премиям, хочу напомнить уже названные мною имена: Лебедев-Кумач, Джамбул, Алексей Толстой, Шолохов, Твардовский... Видно, как противоречиво, ускользающе невнятно, а по существу — глубоко невежественно с позиций настоящей литературы — соединение этих имен.

Кого же еще выбрал Сталин для своих премий за этот — 1 940-й год?

Да, в этом списке запечатлен еще один сталинский растленный союз. Я имею в виду Александра Корнейчука — классический в своем роде писатель, если можно употреблять это слово в таком значении. Сталинскую премию в тот год он получил, прежде всего, за широко известную пьесу "Платон Кречет", которая шла в Художе­ственном театре с 1935-го года и была поднята и улучшена замечательной постанов­кой и необыкновенной игрой Добронравова. Ее герой — благородный врач-новатор, который побеждает всех врагов. Сталину она пришлась по душе: получалось, что в его царстве для интеллигенции открыты все пути. И вообще этот Корнейчук был ему нужен позарез, потому что в своих вещах он строил сталинский социализм и улавливал — ноздря в ноздрю — хитроумные повороты сталинской тактики и даже стратегии. Но приходя на спектакли в Художественный театр, тогдашние школьники и студенты не могли разглядеть путь от "Платона Кречета" — к "Калиновой роще". А Сталин мог, и в этом его сила, секрет его власти над подлыми душами людей. Над движением подлости в писателе, в творческом его пути. Да, лживый хитрец драмодел Корнейчук был ему крайне необходим. Сколько мнимых урожаев на безбрежных колхозных полях сумел собрать он один, сколько праздничных, ломящихся от блюд столов накрыл тоже он один, высоко подняв их над землей. Вспомните названия — "Приезжайте в Звонковое", "Над Днестром", "Калиновая роща"... Все это будет в свой год отмечено Сталинской премией, как и такие, прямо от Сталина осуществленные замыслы, как "Фронт" или "Миссия мистера Паркинса в стране большевиков". А в

1948 году он получит Сталинскую премию за пьесу "Макар Дубрава", воспевающую труд шахтеров. Значит, он не только собирал невиданные урожаи на колхозных полях, но и завалил страну каменным углем. Он, может быть, лучше всех строил сталинский социализм — и на полях и в шахтах, да еще решал по-сталински проблемы войны и по-сталински разоблачал проклятый Запад.

И еще он был по-особому дорог Сталину, потому что был украинцем и отражал сталинскую дружбу народов по всем необходимым тому линиям. И эту тему "дружбы" нес в себе и в своем творчестве. Характерно, что в этом первом списке лауреатов за 1940-й год Корнейчук награжден не только за пьесу "Платон Кречет", но и за героико-романтическую драму "Богдан Хмельницкий", воспевающую воссоединение Украины и России. Драма только что — в 1939-м году — появилась на свет и была тут же замечена Сталиным и вставлена в список. Об уровне романтического этого .сочинения говорить, конечно, не надо.

И я снова хочу подчеркнуть ясность мутных сталинских целей, запечатленных в списке лауреатов. Тайные цели и явные стрелы... Смысл продажи-покупки... Этой же цели служит и премия Петру Павленко — близкий Корнейчуку тип ловкача-улавли- вателя. Может быть, я чуть подробнее скажу о нем при следующем награждении.

Надо понять и помнить, как глубоко легли в нашу жизнь эти пласты. Ведь подавляющее большинство из купленных Сталиным писателей продолжали играть назначенную им Сталиным роль во все будущие времена и эпохи, до которых им удалось дожить, из них вырос несметный отряд правящей литературы, который и в наши дни не удается серьезно и чисто разоблачить. К ним сейчас прибавились дети, зятья и внуки. Вспомним, что последним из лауреатов Сталина был Георгий Марков.