Сталин и литература

Берзер Анна Самойловна

Вот какой правды о войне хотел Сталин. Все-таки тень Гитлера была ему дорога до слез.

Да, дикость в обращении с историей... Метнемся вперед — в сталинские годы. Жестокий железный занавес... Глобальная борьба с низкопоклонством... Что там "немцы"! Теперь обрушились даже на французские булки, парижские батоны и турецкие хлебцы. Ничего французского, ничего турецкого — только городские булки, московские батоны и русские хлебцы. И ничего, конечно, английского. Было когда-то старое слабительное под названием "английская соль". Устоять ему в этом угаре не удалось. Назвали горькой солью — скорбно даже звучит... Ничего английского не должно поступать даже в наши советские сортиры!

А чего стоят наши переименования... Взяли, например, Протопоповский переулок

и назвали его Безбожным — тем же методом английской соли. А когда Ходынку назвали полем Октябрьской революции, а потом переименовали снова, поделили между маршалами — героями войны. Тем же методом!

По времени я вырвалась вперед — в эпоху низкопоклонства. Но эпоха эта опреде­лена 1946 годом. Вернусь к нему снова. Чтобы подчеркнуть прямую связь английской соли со Сталиным, приведу выдержки из его интервью, которое он дал 14 марта 1946 года. За пять месяцев до постановления о журналах "Звезда" и "Ленинград", что очень важно запомнить и подчеркнуть.

Вот как называется оно: "Интервью тов. И. В. Сталина с корреспондентом "Прав­ды" относительно речи г. Черчилля".

"Вопрос. Как Вы расцениваете последнюю речь г. Черчилля, произнесенную им в Соединенных Штатах Америки?

Ответ. Я расцениваю ее как опасный акт, рассчитанный на то, чтобы посеять семена раздора между союзными государствами и затруднить их сотрудничество.

Вопрос. Можно ли считать, что речь г. Черчилля причиняет ущерб делу мира и безопасности?

Ответ. Безусловно, да. По сути дела г. Черчилль стоит здесь на позиции поджига­телей войны. И г. Черчилль здесь не одинок, — у него имеются друзья не только в Англии, но и в Соединенных Штатах Америки".

Далее Сталин утверждает, что "г. Черчилль и его друзья поразительно напоминают в этом отношении Гитлера и его друзей". Черчилль, оказывается, развязывает новую войну, а главное — утверждает расовую теорию, хочет "заменить господство гитлеров господством Черчиллей", — вот в чем главная угроза! И еще Черчилль создает "английскую расовую теорию" о "единственно полноценной" английской нации, которая "должна господствовать над остальными нациями мира".

Так прокомментировал Сталин знаменитую гуманистическую речь Черчилля, вы­ставив его перед непросвещенными советскими людьми наследником Гитлера, созда­телем английской расовой теории, ярым поджигателем войны и бандитом с большой дороги. А мы-то думали, что он лорд! Сталинский метод расправы с врагом по законам 1937-го года... Нет полемики, доказательств, спора. Один зверский сталинский приговор! И то, что он относится к Черчиллю, делает особенно беззащитным не Черчилля, конечно, а нас, живущих в этой стране на пороге новых идеологических сдвигов, под тяжестью железного занавеса, под бременем зверского постановления о журналах "Звезда" и "Ленинград", начавшейся эпохи адской борьбы с низкопо­клонством, неистовой борьбы с растленной культурой проклятого Запада.

Может быть, поэтому так поздно

В окнах свет в Кремле горит ночами?

Может быть, поэтому так грозно

На весь мир мы говорим с врагами! —

восхищается Константин Симонов этим интервью. Действительно, грозно... Поэт — эолова арфа Сталина. И в другом стихотворении:

Я вышел на трибуну, в зал,

Мне зал напоминал войну,

А тишина — ту тишину,

Что обрывает первый залп.

Это начало другого стихотворения Симонова под названием "Митинг в Канаде". Меня поражает не то, что стихи эти построены на сталинских идеях, но то, что оно вооружает поэзией сталинскую идеологию. Надо так изобразить мирный зал слуша­телей в Канаде, чтобы он напоминал войну и первый залп на войне. Пишет поэт, который ведь был на войне. Нравственная несовместимость была для меня в каждом новом стихотворении Симонова. И у меня много написано об этом в течение жизни; вероятно, в этой работе следует все собрать вместе. Пока же я хочу подчеркнуть, что сборник Симонова "Друзья и враги", посвященный врагам на Западе, уже вышел отдельной книгой в 1948 году. Под точным названием — враги — про западный мир. Мы даже не знали, сколько там врагов!

А в

редакциях в это время ловили не "немцев", а, естественно, англичан и французов и всю западную культуру. Она не могла появляться просто так — под названием культура, ее надо было ставить в кавычки — "культура", даже если рядом было написано растленная и упадочная, все равно "культура". А в редакции "Литера­турной газеты" в связи с этим случилась настоящая катастрофа. Шла очень важная и очень большая статья о превосходстве нашей культуры над западной. И эта необыкновенная мысль повторялась непрерывно по этому тупому тексту. Два редак­тора были заняты этим материалом, один редактор читал вслух, другой сверял по тексту, что делалось в исключительно ответственных случаях. И одуревая, вероятно, от тупости, тот, кто сверял, во фразе, где речь прямо шла о превосходстве нашей — над западной, в кавычки поставил не ненавистную западную, а нашу прекрасную. И так все появилось в печати: западная просто так, а наша культура в кавычках — "культура". И в таком виде обе стояли рядом. Представляете, какой был ужас! Нельзя было не задохнуться от смеха, читая этот абзац. Какие-то незримые силы вторглись с этой пародией на газетный лист!

Но было не до смеха от жалости к тем, кто это совершил, и той расправы, которая обрушилась на их головы уже в день выхода номера, после звонка "сверху". Я потом узнала, что все эти звонки шли от Сталина. И по расправе видна была высшая рука: редактора, который читал, обложили взысканиями, а того, кто поправил, изгнали из газеты со страшными формулировками, без права работать в печати. Даже Фадеев не смог помочь.

С этого времени оголтелой борьбы с низкопоклонством нельзя было писать, что Пушкин когда-то любил Байрона, а Тургенев — Жорж Занд. Все диссертации и "Ученые записки" подвергались поношениям за упоминание западных источников и ссылки на заграничные имена. Писателя Сартра с того времени нельзя было назвать с большой буквы, а только — с маленькой — сартр, или лучше — "сартры", он проходил по таким же железным законам, как "культура". Все это свидетельствовало об идиотичности личности Сталина и его представлений о мире. Сталин стремился к страшному обеднению всех сложных литературных процессов прошлого и настояще­го, к утрамбованной им площадке. В этом индивидуальная особенность его личности. Мне не кажется, что он добивался успехов в душах всех, без исключения, людей. Но в подлых добивался многого.

Именно в этот период особенно стало видно, сколько подлости тратил он для укрепления низменных национальных чувств, как хитрожопо (я хочу опять повторить это слово) укреплял их на всех магистралях нашей жизни, требуя русского превос­ходства над всем миром — везде и всегда. В этот год на поверхность литературы вышли его бездарные опричники, кровные его дети — антисемиты, каких никогда не было в русской литературе. Путь к ним он вел через многие годы, от Петра и Грозного, от опричников и "Хлеба" Алексея Толстого до "Русских богатырей" и "Русского вопроса" Константина Симонова.

Но 1948 год явился для Сталина своеобразным итогом. Именно этот 1948-й год надо считать годом рождения нынешней "Памяти". И годом полного слияния Сталина с Гитлером, победы нацизма. А основоположники "Памяти" вышли когда-то из недр панферовского журнала "Октябрь" и были, я повторю это еще раз, сынами Сталина — Суров, Бубеннов, Первенцев, Софронов...

Основоположники нацизма... Прямые исполнители, палачи и убийцы, выбранные лично им из потока хамской и малограмотной литературы.

8

Сталинские премии — это история сталинских чудес. Прежде всего чудес! И, конечно, уровень его культового самосознания, когда он стал ежегодно награждать собственными премиями людей науки и искусства. Я не знаю, были ли где-нибудь когда-нибудь подобные премии, которые властитель прямо назвал бы своим именем и награждал тех, кого хотел.

Характерно, что первый раз они появились в 1940-м году, вернее, за 1940-й год. В год пламенной дружбы с Гитлером так укрепилось чувство его величия...