Сталин и заговор генералов

Минаков Сергей Тимофеевич

Достоверно известно со слов самого Тухачевского, что во время работы съезда у него была встреча и беседа со Сталиным по проблеме реконструкции Вооруженных сил, Собственное видение которой Тухачевский изложил в докладных записках от 11 января и 19 июня 1930 г. Сталин во время этого разговора обещал внимательно рассмотреть этот вопрос. И даже если у Тухачевского были какие-то обиды и расчет на какие-либо «криминально-политические перспективы», то после этого разговора, очевидно, его настроения несколько смягчились.

...Показания, политически компрометировавшие Тухачевского, арестованный Н.Какурин дал впервые 25 августа 1930 г. В начале сентября информации по этому вопросу было уже вполне достаточно, чтобы вызывать тревогу. Показания Какури-на были доложены В.Менжинскому, который,

успев поставить в известность о «дате Тухачевского» В.Молотова, 10 сентября письменно сообщил И.Сталину, находившемуся в отпуске, следующее: «Я доложил это дело т. Молотову и просил разрешения до получения ваших указаний держаться версии, что Какурин и Троицкий арестованы по шпионскому дату. Арестовывать участников группировки поодиночке — рискованно. Выходов может быть два: или немедленно арестовать наиболее активных участников группировки, или дождаться вашего приезда, принимая пока агентурные меры, чтобы не быть застигнутым врасплох. Считаю нужным отметить, что сейчас все повстанческие группировки созревают очень быстро, и последнее решение представляет известный риск»¹. Иными словами, председатель ОГПУ склонен был немедленно арестовать Тухачевского и «его товарищей».

Сталин не сразу принял решение и ответил на письмо. После ознакомления с протоколами допросов Н.Какурина и И.Троицкого, приложенными В.Менжинским к письму, 24 сентября 1930 г. Сталин в письме к Орджоникидзе, который в это время являлся председателем ЦКК, писал следующее: «Прочти-ка поскорее показания Какурина—Троицкого и подумай о мерах ликвидации этого неприятного дела. Материал этот, как видишь, сугубо секретный: о нем знает Молотов, а теперь будешь знать и ты. Не знаю, известно ли Климу (т.е. Ворошилову) об этом.

– ........................С. МИНАКОВ "1 Г и '

Стало быть, Тухачевский оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан тоже антисоветскими элементами из рядов правых. Так вйходит по материалам. Возможно ли это? Конечно, возможно, раз оно не исключено. Видимо, правые готовы идти даже на военную диктатуру, лишь бы избавиться от ЦК, от колхозов и совхозов, от большевистских темпов развития индустрии. Как видишь, показания Орлова и Смирнова (об аресте Политбюро) и показания Какурина и Троицкого (о планах и «концепциях» Тухачевского) имеют своим источником одну и ту же питательную среду — лагерь правых. Эти господа хотели, очевидно, поставить военных людей Кондратьевым—Громенам—Сухановым. Кондратьевско-сухановско-буха-рииская партия — таков баланс. Ну и дела... Покончить с этим делом обычным порядком (немедленный арест) нельзя. Нужно хорошенько обдумать это дело. Лучше было бы отложить решение вопроса, поставленного в записке Менжинского, до середины октября, когда мы все будем в сборе. Поговори обо всем этом с Молотовым, когда будешь в Москве»¹.

Беспокойство и определенную нерешительность или, правильнее сказать, выжидательную позицию, занятую Сталиным, можно понять, если учесть, что муссировались всевозможные слухи о конспиративных замыслах и других лидеров военной элиты, о попытках оппозиционных внутрипартийных группировок втянуть их в политическую борьбу. Называли В.Блюхера и даже С. Буденного.

Между тем «тучи над головой» Тухачевского продолжали сгущаться. 8 октября 1930 г. приказом РВС СССР членом Реввоенсовета Ленинградского военного округа назначается секретарь Ленинградского обкома ВКП(б) С.М.Киров. Этот приказ фактически ставил командующего округом Тухачевского под контроль Кирова как высшего партийного руководителя в области и члена Политбюро ЦК. В октябре же 1930 г. поднялась новая волна «разоблачений» и дискредитации оперативно-стратегического авторитета Тухачевского. Высказывания В.Меликова без каких-либо ограничений в определениях и сравнениях, резких и оскорбительных в отношении Тухачевского, появились в октябрьском номере за 1930 г. журнала «Война и революция».

К середине октября 1930 г. Сталин вернулся в Москву. В первую очередь у себя в Кремле 14 октября он принял председателя ОГПУ Менжинского и начальника особого отдела ОГПУ К.Ольского. В их распоряжении уже находились

дополнительные «признания» от Н.Какурина о «заговорщических, а затем и о террористических настроениях Тухачевского». В частности, 5 октября Какурин рассказал по поводу рассуждений Тухачевского относительно возможности «покушения на жизнь самого тов. Сталина» и высказал свои предположения, что над этой «перспективой» Тухачевский, возможно, сам размышлял в действительности» ¹.

Мнение Менжинского по поводу «дела Тухачевского» выше уже было выражено в его письме Сталину. Однако Менжинский часто болел, поэтому вряд ли мог постоянно вести и курировать это «дело». Непосредственное наблюдение за ним, хотя бы в силу должностного положения, осуществлял К.Ольский. Его отношение к показаниям многих арестованных генштабистов, в том числе и Н.Какурина, как показали последующие события, было достаточно критичным. Он высказывал сомнения в достоверности многого из того, что на следствии «показывали» арестованные. В августе 1931 г. Ольский вместе с группой других высокопоставленных работников ОГПУ был снят с должности и уволен из ОГПУ «на том основании, что... они распространяли среди работников ОГПУ совершенно не соответствующие действительности разлагающие слухи о том, что дело о вредительстве в военном ведомстве является «дутым делом»^{1205 1206}.

Разумеется, речь не шла именно о «деле Тухачевского», но это было отношение Особого отдела ОГПУ к такого рода «делам». Поэтому можно предполагать, что не без «подсказок» руководителей ОГПУ (В.Менжинского и К.Ольского) решено было проверить показания Н.Какурина и И.Троицкого через их очную ставку с М.Тухачевским, тем более что слишком уже серьезные обвинения против него были выдвинуты.

С 22 по 26 октября 1930 г. в Москве проводился плановый Пленум РВС СССР по итогам боевой учебы за прошедший год, и Тухачевский должен был приехать в столицу по крайней мере 21 октября, чтобы принять участие в работе пленума. Приехав в Москву, «генерал» и узнал о показаниях Какурина против себя¹. На очной ставке между Н.Какуриным, И.Троицким и М.Тухачевским 22 или 23 октября 1930 г. в присутствии И.Сталина, К.Ворошилова и Г.Орджоникидзе оба подследственных подтвердили свои показания. Протоколы очной ставки не сохранились, поэтому трудно сказать, какова была в этой ситуации реакция Тухачевского на показания Какурина и Троицкого. «Мы очную ставку сделали, — вспоминал сам Сталин в июне 1937 г., — и решили это дело зачеркнуть»^{1207 1208}.

Однако можно полагать, что сама по себе очная ставка, на которой Тухачевский и его «обличители» не сошлись в едином мнении, видимо, не давала достаточных оснований для закрытия «дела». Иначе не совсем понятно, зачем в связи с этим «опрошены были также видные военные деятели Гамарник, Якир и Дубовой»¹²⁰⁹. Все они в это время находились в Москве, участвуя в работе Пленума РВС СССР (22—26 октября 1930 г.). Сталин и Ворошилов «обратились к тт. Дубовому, Якиру и Гамарнику: правильно ли, что надо было арестовать Тухачевского как врага. Все трое сказали: нет, это, должно быть, какое-нибудь недоразумение, неправильно»¹²¹⁰. С достаточной долей оснований можно считать, что именно позиция Украины, руководства УВО, а именно И.Якира, И.Дубового и начальника ПУ РККА Я.Гамарника сыграли решающую роль в снятии обвинений с Тухачевского. 23 октября 1930 г. Сталин писал Молотову: «Что касается Тухачевского, то он оказался чист на все 100%. Это очень хорошо»¹²¹¹.

Однако, несмотря на все это, ни Сталин, ни руководство ОГПУ, видимо, не утратили сомнений в политической благонадежности Тухачевского. Иначе как ее «зондированием» трудно объяснить действия Н. Кузьмина, старого приятеля Тухачевского, с которым у него к 1930 г. личные отношения приобрели весьма сложный характер. В своих показаниях 1937 г. (уже после расстрела маршала) он вносит достаточно примечательные штрихи к характеристике сложившейся ситуации и политического поведения Тухачевского осенью 1930 г.