Сталин. История и личность

Такер Роберт

В начале 20-х годов Сталин мог рассматривать себя как одного из вождей революционной русской нации, объединяемой революционным российским государством. Подобная позиция еще более подкреплялась централизующей ролью, которую он играл в качестве наркома по делам национальностей в правительстве Ленина. Он содействовал политике все новых и новых, зачастую насильственных присоединений окраин бывшей Российской империи, в том числе и его родной Грузии, к молодой многонациональной Советской России. И хотя основная ответственность за политику централизации, которая, насколько было возможно, реинтегрировала стремившиеся к независимости окраины в Советскую Россию, лежала на Ленине, он и большинство его коллег в большевистском руководстве в отличие от Сталина никогда не относились к себе как к представителям возрожденной российской государственности.

И все же большевистская революция,

хотя и привела к созданию режима, определявшего себя в классовых терминах, не стала исключением среди республиканских революций нового времени в том смысле, что за ними, как правило, следует подъем национального сознания. Еще в 1921 г. на X съезде партии в Москве В.П. Затонский, делегат-большевик от Украины, выразил сожаление по поводу того, что революция пробудила национальное движение в России. Превратив страну из медвежьего угла Западной Европы в передний край мирового движения, заявил он, революция утвердила дух «русского красного патриотизма» в сердцах многих большевиков, которые склонны не просто гордиться своим русским происхождением, но и считать себя прежде всего русскими и видеть в молодом государстве скорее новую, «единую и неделимую Россию», нежели советскую федеративную систему⁶. Сталин стал ведущей фигурой среди «русских красных патриотов» в партии — и не только из политического расчета, но и потому, что большевистская революционность была неотделима в нем от русского национализма.

Если человек находит то, что он считает своей подлинной личностью, в идеальном «Я», которое он стремится доказать на практике, он должен изобрести способы воплощения этого идеального «Я» в реальной жизни. Он должен стать своего рода сценаристом, придумывающим роли, которые сам же и пытается играть. При этом он неизбежно опирается на свою культуру и личные творческие способности. Нечто подобное случилось и со Сталиным, и именно этим объясняется его непреходящая страсть к драме. Культурой, к которой он обращался как сценарист в этом своеобразном смысле, была его революционная политическая культура большевика, а также русская культура прошлого, причем последняя с течением времени занимала все большее и большее место в том сценарии, который создавал Сталин. Всепоглощающий интерес Сталина к истории, особенно к истории России, был частью этого процесса.

Его внутренний мир, видимо, представлял собой драматические фантазии, в которых он играл героическую роль борца за правое дело революции в долгом сражении, венчавшемся триумфальной победой над могущественными, коварными и ненавистными врагами. Эти контрреволюционные силы должны были одновременно быть и антисталинскими, поскольку Сталин, как до него Ленин, олицетворял дело революции и был его гениальным вождем. В процессе разгрома этих сил он докажет себе самому и всем остальным, что он действительно тот Сталин, каким он себя воображал, — политик-революционер и мыслитель-марксист, столь же, если не более великий, нежели Ленин, несравненный дипломат, превосходный военный стратег, национальный государственный деятель России, способный потягаться с самыми выдающимися государственными деятелями, которых когда-либо рождала за всю свою долгую историю эта великая земля. И к 1929 г., хотя он и не стал еще единовластным самодержцем, его позиция и возможности манипулировать политикой у кормила власти были достаточно велики, чтобы он мог в России дать ход самым разным событиям, воплощая в жизнь роли, написанные им самим для себя, свои героические сценарии, если их можно так назвать.

Несмотря на немалые достижения Сталина в течение первых пятидесяти лет его жизни, вплоть до конца 20-х годов он так и не смог претворить в действительность ни один из этих героических сценариев. Не играл он первых ролей ни в начале своей карьеры революционера, ни в явившемся строгим экзаменом 1917 г., не проявил себя героем и в годы Гражданской войны. И публикации его не снискали ему славы мыслителя-марксиста. А в более частном плане его подлинная личность урожденного грузина, говорящего по-русски с акцентом, столь же отдаленно напоминала самозванно присвоенный им образ русского, сколь мало походили портреты высокого и красивого Сталина, которые скоро появятся в огромном количестве, на настоящего Сталина, каким он был в жизни.

Столкновение с такими противоречиями грозило породить чувство самообвинения и самоосуждения, и Сталин создал целую систему внутренней душевной самозащиты против этой опасности. Он обладал способностью вспоминать прошлое не таким, каким оно было на самом деле, а в полном соответствии с требованиями того или иного воображаемого им героического сценария. Он мог находить логические

объяснения тому или иному противоречию между своими идеализированной и подлинной личностями. Так, например, его грубость была всего лишь заслуженным отпором вылазкам того или иного врага партии. Самое главное, он мог отвергать наличие каких-либо противоречий, подавляя их в своем сознании. В итоге, однако, его чувство собственного достоинства нуждалось в постоянном поощрении. Ему постоянно было необходимо, чтобы товарищи по партии вновь и вновь подтверждали, что он и есть тот самый идеальный Сталин, и он выработал концепцию партии, отвечающую этой потребности.

Согласно этой концепции — назовем ее концепцией сталинской идеальной партии, — настоящими большевиками были те, кто видел Сталина таким, каким он сам видел себя, и соответственно выражали ему безграничную преданность. Такая партия стала своего рода политическим семейством, в котором Сталин был предметом культового поклонения. Здесь следует заметить, что он практически не знал отца. Став взрослым, он почти не общался со своей религиозной матерью-грузинкой и даже не присутствовал на ее похоронах, когда она скончалась в Тбилиси в 1938 г. Его первая жена, грузинка, родившая ему сына Якова, не занималась и не интересовалась политикой, и виделись они крайне редко, поскольку Сталин был поглощен партийными делами, а потом оказался в ссылке. Его вторая жена, Надежда Аллилуева, на двадцать лет моложе его, была товарищем по партии и хозяйкой дома, в котором собирался ограниченный круг людей — члены семьи и партийцы, дружески расположенные к Сталину.

Всегда тяготевший к одиночеству, Сталин никогда по-настоящему не оставался одиноким. Партия была ему обществом, кругом тех, кто для него имел значение. Порой Сталин характеризовал партию такими словами, которые и в голову не могли прийти какому-нибудь другому большевику. В незаконченной работе, датированной 1921 г., появляется такой пассаж: «Компартия как своего рода орден меченосцев внутри государства Советского, направляющий органы последнего и одухотворяющий их деятельность»⁷. Здесь он подразумевает грозный военно-религиозный Ливонский орден, против которого Россия сражалась начиная с XIII в., когда князь Александр Невский нанес ему сокрушительное поражение на льду Чудского озера, и вплоть до Ливонских войн за контроль над Балтийским побережьем в XV и XVI вв. Кто среди большевиков, кроме Сталина, мог бы прибегнуть к подобному сравнению применительно к коммунистической партии?

Идеальному образу Сталина должна была соответствовать идеальная партия в форме братства большевиков, признающих его величие, принявших его своим вождем и готовых идти за ним на революционные подвиги, идти в огонь и йоду. И теперь, когда его публично провозгласили законным преемником Ленина, он не мог не ждать, что к нему будут относиться как к «Ленину сегодня».

Однако для этого Сталину было необходимо на деле проявить себя Лениным сегодня. Как же он мог достичь этого? Поскольку среди большевиков считалось аксиомой, что высшей заслугой Ленина перед историей стал Октябрь, а Октябрь знаменует собой революционный переход к новому строго, перед Сталиным неизбежно встала следующая грандиозная задача в повестке дня большевизма — строительство социализма в Советской России революционными методами. Сталин поэтому задумал и предвкушал свой собственный Октябрь. Исторически это был самый важный и претенциозный из всех его героических сценариев. Он должен осуществить скачок в мировой истории, сравнимый по значимости с ленинским Октябрем, а стать таковым могло только построение революционными методами социализма в одной отдельно взятой стране.

Свидетельства того, что мысли Сталина приняли такое направление уже в середине 20-х годов, очевидны. Седьмого ноября 1925 г., в восьмую годовщину Октября, он опубликовал в «Правде» статью, где провел параллель между текущим моментом и ситуацией, сложившейся в канун Октября 1917 г. Оба периода были переломными, утверждал он. Тогда переход был совершен путем восстания; теперь сложились благоприятные условия для превращения нэповской России в социалистическое государство. И так же, как восемь лет назад, партия одержала победу благодаря проявленной «ленинской твердости» перед лицом невыразимых трудностей в своих рядах, она и теперь одолеет капиталистически е элементы в экономике, проявив «старую ленинскую твердость» перед лицом трудностей и возможных колебаний в определенных партийных кругах. Год спустя Сталин вновь обратился к подобному сравнению текущего момента с предоктябрьским периодом, опять ссылаясь на «колебания», проявляемые Зиновьевым и Каменевым⁸.