Сталин. История и личность
Шрифт:
Осенью 1937-го и в 1938 г. (за исключением короткой паузы в начале 1938 г.) колоссальная карательная операция все шире охватывала общество. Существует предположение, что к концу 1938 г. досье были заведены практически на все взрослое население страны112. Аналогично тому, как во время коллективизации сознательно инициированный Сталиным процесс вышел из-под контроля и приобрел катастрофический характер, когда возмущенные крестьяне стали резать свой скот, так и теперь спланированный им террор стихийно получил собственный импульс, последствия которого Сталин, вероятно, не сумел предусмотреть.
Точное число арестов — а они почти неизменно завершались вынужденными признаниями и осуждениями — неизвестно. Как считает получивший доступ к архивным источникам историк Дмитрий Волкогонов, в 1937-1938 гг. в тюрьмах
Для большинства тех, чьи страдания не обрывала в тюрьме пуля, террор продолжался в широко разветвленной сети концентрационных лагерей, куда их доставляли ужасными, длящимися месяцами этапами в тюремных вагонах, маркировавшихся словами «Специальное оборудование». В конце 1937 г. в тюрьмах распространился слух, будто на июньском пленуме Центрального Комитета Сталин потребовал ужесточить условия содержания в заключении1 и. Это подтвердилось. Учитывая непрерывное поступление в лагеря все новых крупных партий заключенных, лагерный режим призван был обеспечить быстрый оборот отбывающих заключение. При рационе, состоявшем из 500 граммов хлеба или жидкой каши в день, при 10-12-часовом рабочем дне в шахтах или на лесоповале продолжительность жизни заключенного, использовавшегося
на «общих работах», составляла примерно шесть месяцев, а сотрудники НКВД к тому же ускоряли «оборот» массовыми расстрелами, эвфемистически именуемыми «расчисткой»115.
Места заключения превращались только что не по названию в лагеря смерти. Заслуживает внимания информация, подтверждающая, личную ответственность Сталина за этот кошмар. В конце 1937 г. некий К.А. Павлов заменил Е.П. Берзина на посту начальника известных до тех пор своими относительно гуманными порядками Колымских лагерей в Северо-Восточной Сибири, где занимаются золотодобычей. Вскоре после этого несколько местных должностных лиц направили Сталину телеграмму, в которой критиковали установленный Павловым кровавый порядок. На это Сталин ответил письмом, опубликованном 17 января 1938 г. в газете «Советская Колыма». Он отверг протест, назвав его «демагогическим и необоснованным»11б.
О .ц-
чп-под:
««
Зачем нужно было выбивать признания?
Причины, побудившие придать террору инквизиторский характер, остаются неясными. Но почему людей, отобранных для исполнения ролей в связанных с чисткой процессах, вынуждали признавать свою вину, никакой тайны нет: это диктовалось самим характером процессов как полшических инсценировок. Другой вопрос, зачем вынуждали сознаваться миллионы других арестованных ценой не только их неописуемых страданий, но и бесчисленных часов, которые затрачивали на принуждение и пытки следователи? Подписанные арестованными протоколы гласности никогда не предавались. Они отправлялись в архивы НКВД с грифом «Хранить вечно». Для какой цели? Признания, как мы только что видели, были одним из основных механизмов процесса террора. Выбиваемые из арестованных, они приводили к еще более многочисленным арестам. Но это не является исчерпывающим ответом на наш вопрос и не объясняет, почему такие признания требовались от высокопоставленных лиц, с которыми Сталин или сам лично был знаком, или знал о них. Зачем нужны были эти признания?
Ответ следует искать в самом Сталине. К середине 1937 г. он стал абсолютным воплощением режима. В стране больше не осталось никакой влиятельной группы или инстанции, которая могла бы ограничить его власть или противостоять его диктату. Тех немногих, кто пытался поднять свой голос против террора или опротестовывать конкретные аресты, уничтожали, а порой, как это было в случае с Крупской, принуждали к молчанию.
Наиболее вероятной причиной, вынуждавшей выбивать признания, были настоятельные требования Сталина. Но тогда возникает вопрос: зачем они были нужны ему? Он нуждался в них, это совершенно очевидно.
Сталин верил, что и партия, и общество наводнены людьми, враждебными революции и ему — ее вождю, но что они скрывают свою враждебность под внешней лояльностью к советской власти и коммунистической партии и преданностью ему, Сталину, лично. Говоря о Сталине в ту пору его жизни, Хрущев заметил: «Везде и всюду он видел “врагов”, “двурушников”, “шпионов”»118.
Сталин располагал достаточно убедительными свидетельствами своей непопулярности в большевистских кругах — особенно среди старых большевиков, и не только среди них. Более того, люди, пренебрежительно относившиеся к нему и его трудам, полагали себя хорошими большевиками и благонамеренными советскими гражданами. Вынести этого Сталин не мог, поскольку он непоколебимо верил в себя как в блестящего революционного вождя и мыслителя. Жить, зная о таких антисталинских настроениях, Сталин мог лишь в одном случае: он должен был подозревать, что, декларируя свою лояльность к большевикам и советской власти, эти люди на самом деле плетут заговор против дела партии. Именно поэтому они выступают против него как против гениального вождя. Они против него из-за того вклада эпохальной значимости, который он уже сделал и сделает еще, обеспечивая прогресс Советской России внутри страны и развитие революции за рубежом.
Но быть абсолютно уверенным в антипартийных, антисоветских и контрреволюционных мотивациях антисталинцев, утверждавших, что они преданы и ему, и партии (а многие из них были действительно преданы ему), Сталин мог, лишь добившись от них признаний в двуличии, контрреволюционной враждебности, которые скрывались за маской веры в революцию. Он смог бы прослыть Великим Сталиным лишь в том случае, если они с самого начала были двурушниками. Их признания нужны были Сталину для упрочения существовавшего в его глубоком сознании культа своей личности. Такие признания позволяли ему спокойно жить, даже сознавая свою непопулярность у некоторых представителей собственного политического класса. С точки зрения Сталина, они служили подтверждением того, что всеми теми, кто преуменьшает его заслуги и относится к нему враждебно, двигает ненависть к революционному строю и народу, для которого он стал подлинным вождем. Подтверждение «Хранить вечно нужно было ради пользы любых сомневающихся, которые могли бы появиться в будущем».
Сталин вряд ли мог рассчитывать на поклонение себе как идолу со стороны раскулаченных крестьян, трудившихся на холодных просторах Севера, или со стороны выживших представителей старого режима, которые могли оказаться полезными советскому государству, будучи русскими патриотами. Не мог он рассчитывать и на преклонение перед собой зарубежных государственных деятелей, с которыми имел дело и которые считали его прежде всего лишенным фантазии человеком, «реалистом», что его мало волновало. Не надеясь на восхищение с их стороны, он не нуждался в том, чтобы подозревать их в каком-либо ином двуличии, чем сознательное, прагматическое двуличие, сопутствующее государственной деятельности.
По собственному определению Сталина — а оно теперь стало официальным, — партия сторонников была партией Ленина — Сталина. Он считал, что обладает правом требовать от членов такой партии безоговорочной верности и благоговейного уважения. Именно в силу всего этого над ними и нависла величайшая опасность быть обвиненными в двурушничестве.
На этом этапе нашего путешествия по сталинской России 30-х годов уместно вспомнить роман Джозефа Конрада «Сердце тьмы», главный герой которого, капитан Марло, поднимаясь вверх по великой реке, ведущей в глубь Африки, пришел к выводу, что истинное сердце тьмы находится в груди злодея.