Сталин. История и личность

Такер Роберт

ставить их сознаться. Один из таких людей, Родос, долго пытал Косиора и Чу-баря. На XX съезде партии Хрущев о нем сказал: «Это — никчемный человек, с куриным кругозором, в моральном отношении буквально выродок»¹⁰². Подобные черты были, несомненно, присущи многим «выдвиженцам» в органах безопасности. Безусловно, аналогичная кампания по самопродвижению, в ходе которой карьеристы доносили на своих коллег и начальников, имела место и среди молодых следователей. Для продвижения по службе р НКВД нужно было проявить изобретательность в измышлении заговоров и прослыть экспертом в деле убеждения заключенных признать свою вину или же уметь пытками вырвать у них такие признания.

Вряд ли кто-нибудь из арестованных был способен вынести пытки, которым подвергались упорствующие.

Одним из таких немногих был комдив Горбатов. Когда его на четвертый день пребывания в Лубянской тюрьме вызвали на допрос, следователь, дав ему ручку и бумагу, сказал: «Опишите все совершенные вами преступления». Молодой офицер ответил: «Мне нечего писать». Эти же слова он повторил другому следователю. Сокамерники Горбатова, в том числе комбриг и ответственный сотрудник Наркомата торговли, рассказали ему, что они написали абсурдные признания своей вины, и о том, какие ужасные пытки пришлось им перенести.

Когда стало ясно, что Горбатова сломить нелегко, его перевели во внушавшую ужас московскую Лефортовскую тюрьму. Там его пять раз допрашивали под пытками. Всякий раз Горбатова приносили в камеру окровавленным. Вскоре началась еще одна серия пятикратного допроса, во время которого Горбатова «обрабатывали» три мускулистых палача. Когда наступил третий раунд, он испытал страстное желание умереть. Наконец следователи сдались и, приговорив Горбатова к пятнадцатилетнему заключению, отправили его в Бутырки.

Из всех находящихся в камере заключенных Горбатов оказался единственным, кто не подписал сфабрикованных показаний. В 1941 г., когда началась война, Горбатова доставили из Колымских лагерей в Москву и после того, как он дал подписку о неразглашении, освободили и восстановили в звании. Горбатова принял маршал С.К. Тимошенко, которому он доложил, что вернулся с «длительного и опасного задания»¹⁰³.

Среди тысячи с лишним дел, с которыми Иванов-Разумник лично познакомился, находясь во время кампании террора в тюрьме, он встретил не более дюжины случаев успешного сопротивления подследственных инквизиторским допросам под пытками. Их набор был весьма широк — от «пытки стоянием» и жаждой до таких унизительных, как питье из плевательницы, и таких ужасных по жестокости, как раздавливание пальцев между створками двери, прижигание лица и тела папиросами, удары резиновой дубинкой по половым органам¹⁰⁴.

Вряд ли менее мучительными были угрозы подвергнуть пыткам близких людей, что в ряде случаев фактически имело место. Для Павла Гольдштейна самый тяжелый момент наступил, когда он, отказавшись сознаться в Бутырках и избитый до крови в Лефортове, услышал через стенку комнаты, где его допрашивали, измученный женский голос: «На коленях молю вас, не бейте меня». Вслед за этим следователи сказали Гольдштейну, что это может случиться и с его матерью, и пообещали доложить начальнику отделения, который прикажет доставить ее на другой день в тюрьму¹⁰⁵. Но юноша не сдавался. Дело происходило в начале 1939 г., когда волна террора пошла на спад, и он отделался пятилетним тюремным заключением......

717

Насилия сексуального характера случались редко, хотя их отдельные случаи зарегистрированы. В северокавказском городе Пятигорске управдом донес на обладавшего художественным талантом двенадцатилетнего Женю, которого он заставлял подделывать десятирублевки. Те небольшие деньги, которые он получал за это, Женя тратил на молоко для больной матери (отец мальчика умер). Для того чтобы вынудить Женю сознаться в этом, пытки не понадобились. Однажды он вернулся после допроса в камеру в слезах и рассказал, что его следователь, некий лейтенант Крылов, надел на него наручники и изнасиловал. Сокамерники Жени заявили дежурному протест, после чего на допрос к Крылову его больше не водили. А затем поздней ночью Женю вызвали из камеры «без вещей», т. е. на расстрел¹⁰⁶. Примерно в это же время — в 1937 г. — «Правда» опубликовала снимок «лучшего друга детей»: Сталин нежно обнимал свою двенадцатилетнюю дочь Светлану.

Но и после того, как жертвы под нажимом сознавались в совершении фантастических преступлений, их мучения

не кончались. Наступал новый, для некоторых из них еще более ужасный этап. Вслед за признанием заключенным своей вины от него требовали выдать сообщников. И хотя эти преступления были вымышленными, назвать надо было реально существующих людей. Задавались шаблонные вопросы: «кто тебя завербовал» и «кого завербовал ты?». Подследственному нужно было упомянуть хотя бы одного человека, который вовлек его в заговор, и возможно больше людей, которых завербовал он¹⁰⁷. В некоторых тюрьмах НКВД была установлена «норма» для подобных доносов. Так, если был арестован второй секретарь обкома, то он должен был выдать не менее двадцати человек, если первый секретарь обкома — не менее сорока, а рядовому заключенному полагалось донести на полдюжины невинных¹⁰⁸.

На такие требования заключенные реагировали по-разному. Некоторые пытались выполнить пожелания следователя, не причинив при этом никому вреда. Так, например, поступил один армянский священник, назвавший имена всех тех, кого он похоронил за последние три года. Другие доносили на людей, о которых было известно, что они уже находятся за решеткой. Правда, в таком случае донос мог привести к организации очной ставки в кабинете следователя с оклеветанным, а это могло быть использовано для того, чтобы сломить человека, отказавшегося сознаться. Одна циничная женщина была готова оклеветать столько людей, сколько того пожелали следователи, лишь бы обеспечить себе сносные условия содержания в тюрьме. Другого подследственного НКВД вынудил обманным путем донести на всех, входивших в некую группу, о которой, дескать, «точно известно», что она совершила ужасные преступления^1ОД.

Однако не всех, на кого доносили заключенные, арестовывали. НКВД был заинтересован в создании досье на некоторых лиц, остававшихся на свободе, включая членов Политбюро и видных представителей интеллигенции. Таким образом создавался задел на тот случай, если Сталин захотел бы обрушиться и на них, что могло случиться в любой момент. Так, опираясь на показания арестованных, НКВД составил досье на проходившего по делу Промпартии Тарле (к этому времени он уже стал академиком), которого Сталин высоко ценил как историка. В этом досье Тарле фигурировал как участвующий в заговоре контрреволюционер^{1 10}

Число доносов, выбитых из заключенных во время допросов, вероятно, превышало — притом многократно — количество доносов, полученных описанными выше способами вне стен тюрьмы. В разных концах страны заключенные пришли независимо друг от друга к мысли, что доносительство в крупных масштабах — это единственный способ положить конец шабашу ведьм, который тем самым следует раздуть до столь гротескных крайностей, что общество рухнет, если только эту кампанию не остановят.

Именно поэтому в ответ на требование назвать завербованных ими или своих сообщников заключенные начинали доносить «оптом». Один арестованный врач из Харькова немедленно признал свою вину, а затем перечислил в письменном виде как завербованных им врагов несколько сот харьковских врачей, т. е. всех тех, кого он знал хотя бы по фамилии. Когда же его следователь отказался принять такой список, поскольку Харьков мог остаться без врачей, подследственный написал шефу местных органов НКВД, что этот следователь, движимый, возможно, собственными контрреволюционными настроениями, пытается укрыть членов контрреволюционной организации, и потребовал вмешательства со стороны начальства, к которому он обращался. Этот врач прибег к подобной тактике, вспомнив, как в средневековой Германии во времена инквизиции арестованный молодой теолог сознался в своей вине, а затем назвал своими сообщниками всех членов инквизиционного суда, включая самого Великого инквизитора, после чего местная инквизиция была распущена¹¹ ’. К подобному приему могли прибегнуть и другие заключенные, обходясь и без познаний в истории. Однако те, кто, будучи доведен до отчаяния, решался на такую уловку, лишь способствовали развертыванию кампании террора. Раздуваемая доносами как в тюрьме, так и на воле, она распространялась подобно степному пожару.