Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду
Шрифт:
— После войны все это забудется, все будут равными. В социалистическом государстве люди будут оцениваться по труду. По труду будет и почет.
— Трагедия моей семьи состояла в том, что мы хорошо трудились.
— В жизни нашей могли быть ошибки и перегибы. Главное, остановить и победить врага. После такой войны люди станут другими, и законы будут другими. Все будут уважать друг друга и беречь. Ведь так много погибло наших людей и сколько еще бед ожидает нас.
— Хотелось бы верить, что все изменится к лучшему. Вот и считаю, что мне нужно кровью своей смыть пятно сына врага народа, сына раскулаченных. И в этом нет уверенности. Правда, в армию призвали. Мои братья и я воюем, как все остальные советские люди. Может, учтут это, должны учесть. Когда брали в армию, просился в автоматчики,
Помолчал, задумался, а затем добавил:
— Не думай, что об этом не знает начальство. Пока мне никто ничего не говорил в бригаде. Поди ж ты, взял и поделился с вами. Хотелось бы, чтобы об этом ни с кем не говорили.
Я обещал о нашем разговоре никому не рассказывать. Могу ли я судить об этом правильно? Органы знали, что делали. Видно, были какие-то основания. Хотя судьба многих людей могла складываться не по их делам. После его исповеди мы долго лежали еще молча. Каждому было о чем подумать. Вскоре Яша засопел. Я смотрел на него в отсветах горевшей печки. И мне стало жаль этого парня. Не думал, что столько горя могло выпасть на долю хороших, честных, трудолюбивых людей. От души желал ему счастливой доли, а если ранения, то легкого. Может быть, оно ему действительно нужно.
Наша бригада вела тяжелые бои с противником. Продвижения вперед никакого. Противник упорно сопротивлялся.
В группе старшего воентехника Дрозда убит один ремонтник. Медсанвзвод перегружен ранеными. Бригада топчется у реки Червленая в направлении Цыбенко. Пока безуспешно. Обо всем этом рассказал Наумов, прибывший за запчастями для автомобильного транспорта. Сказал, что в бригаде на передовой уже два дня как выдают по сто граммов водки. Возмущен, что ремонтников ни в какие списки не включили, никуда не прикрепили. Сидят на сухом пайке. Готовить некогда и негде — голодают. Иногда выпросят что-нибудь горячее с кухни какого-нибудь батальона. Я пошел к нашему новому замполиту и сказал ему, что наши ремонтники на передовой голодают, во всяком случае без горячего в такой холод, и предложил добиться, чтоб их поставили на довольствие в одном из наших батальонов. Он повел меня к командиру.
— Что нового придумал, доктор?
— Говорят, что ремонтники голодают на передовой, без горячей пищи уже два дня.
— Все получили сухой паек.
— Но там нет условий готовить, и времени нет для этого. Работают на холоде. Плохо без горячей пищи, — заметил я.
— Прикажешь в термосах возить им пищу?
— Я не могу приказывать. Я только могу предложить.
— Что?
— Нужно наших людей поставить на довольствие в одном из наших ближайших батальонов.
— А сухой паек, который выдали им?
— Выдали на четверо суток по тринадцатое января. Сейчас надо договориться, чтобы их поставили на довольствие, а оставшийся сухой паек будет как неприкосновенный запас — на всякий случай.
— Сожрут без всякого случая.
— Ну и пусть. Люди гибнут, и стоит ли мелочиться в такое время? Еще Наумов сказал, что там всем водку выдают, а наши прикомандированные только облизываются.
— Меньше будет твой Наумов пить. А водку мы все получим и на тебя, доктор, тоже, ха-ха-ха.
— Последним вы меня очень обрадовали. Использую свою порцию для обработки ран. Так как же с горячей пищей?
— Решим этот вопрос. Направлю старшину, чтобы поставил всех наших на котловое довольствие. Без горячей пищи действительно трудно. И без тебя думали, но не так это просто, батальоны не стоят на одном месте.
— Но наши ремонтники всегда следуют за ними, рядом с их тылами, кухней.
После ужина меня вызвали к командиру роты. Там был инженер-подполковник Иванов. Он сказал мне, что в 22.00 поеду с ним в район боевых действий к нашим ремонтникам для оказания им медицинской помощи. Много травм, ссадин, есть с обморожениями, а помощь им оказать некому. Медсанвзвод размещен далеко от них, вблизи командного пункта бригады.
В указанное время я с ним выехал. Пристроился в кузове открытой машины среди танковых траков и других железяк.
В полночь приехали на командный пункт. Метрах в трехстах был передний край противника вдоль северного берега реки Червленая. Наши танки подходили и занимали исходные позиции для атаки. Подходили к берегу еще другие части и подразделения. На улице я стал сильно зябнуть, и водитель показал мне землянку технической службы бригады, где нашел подполковника Иванова. Он сказал, что ему нельзя отлучаться из штаба, повел меня в блиндаж связистов и сказал, что утром, когда наши пойдут в прорыв, он меня отведет к ремонтникам. Забежал в блиндаж Миша Голошевский, старший лейтенант, с которым вместе были в рейде из Зергента к межозерному дефиле. Перебросились несколькими словами, вспомнили некоторые эпизоды нашей поездки. Возбужден, полон оптимизма, сказал, что сломаем хребет врагу, а там и опрокинем. Совершаем историю! И он убежал. В блиндаже в уголочке согрелся и даже вздремнул, сидя на корточках.
Почему-то находился под мостом, над которым с грохотом мчался длинный товарный поезд. Вдруг все стало рушиться с невероятным шумом и треском. Я весь съежился, втянул голову в плечи. Услышал возгласы: «Наконец началось!» Увидел бегущих к выходу связистов. Я, видимо, спал, а поезд приснился. Вскочил и бросился за ними — выскочил последним из блиндажа. Темень ночи разрывали языки пламени, летевшие через нас во вражеский стан. Все это сопровождалось свистом и треском, будто осыпалась на булыжной мостовой черепица, ломавшаяся в черепки. Такое создавалось впечатление. Несколько слабее звучала в этой какофонии артиллерийская канонада и взрывы снарядов в небольшом отдалении в том же направлении. Необычность увиденного и услышанного вселяла ужас и страх. Весь этот поток огня, необычных звуков шел над нашими головами и направлен был на врага. Как он воспринял этот кошмар, сжигающий и разрушающий все живое и неживое? Наступило возмездие! Постепенно ужас происходящего переходил в восхищение и восторг от наших возможностей и от того, что все это предназначалось врагу. Огневые полосы продолжали падать на землю и с треском и шипением разлетались на мелкие горевшие очаги. Это били наши катюши. В перерыве между залпами катюш, когда шум и треск несколько стихал, слышны были и бомбовые взрывы в стане врага, хотя гул самолетов не воспринимался.
Противник продолжал яростно сопротивляться. Он был обречен и наверняка знал об этом. И мы были уверены, что на этот раз враг будет уничтожен. Но фашисты не сдавались, сражались, пока могли держать оружие в руках.
Пленных за первые два дня боев на нашем участке не было, да и продвинулись мы незначительно. Оборонительные рубежи противника не были опрокинуты. Сегодня, видно, произошел перелом в боевых действиях. Наши прорвали оборону, форсировали реку и ушли далеко вперед. Наблюдательный пункт бригады и командование переместились в новый район, вслед за 189-м танковым полком и мотострелковым пулеметным батальоном. Штаб, обслуживающие подразделения и медсанвзвод остались пока здесь. Не утихала канонада продолжавшегося боя и в других районах. Шло сражение по разгрому врага по всему кольцу его окружения.
Мы шли по развороченной снарядами и растаявшей от огня недавно заснеженной степи. Перемешалась земля со снегом, груды железа с человеческими телами. Враг уничтожался планомерно и беспощадно.
Встречали и нашу разбитую технику, трупы наших воинов, раненых, медицинские пункты, батальонные, полковые.
Мы искали по пути следования наших людей с отставшими машинами и танками и находили их. Тут же выясняли их состояние, и подполковник Иванов решал, как с ними поступать. Доехали до медпункта 189-го танкового полка. Там были раненые и обожженные и с обморожениями танкисты. Их готовили к эвакуации в медсанвзвод. Располагались в двух брезентовых палатках. В обеих была минусовая температура, даже в той, где топилась железная печка. Мерзли раненые и медицинские работники.