Сталинские соколы. Возмездие с небес

Сапрыкин Станислав Рудольфович

Упомянутые в рассказе.

Мкртумов Самсон Мовсесович – армянин по национальности, советский кадровый летчик, штурман полка, капитан, стал героем Советского Союза, не вернулся с боевого задания 1.11.43 г.

Перегонщик

Интересная вещь память, не всегда можешь вспомнить, что было с тобой вчера, но некоторые давно прошедшие, но наиболее эмоциональные события, повлиявшие на твою судьбу и мировоззрение, в мельчайших деталях яркими красками следуют за тобой всю жизнь. Кажется, я это где-то вычитал. И сейчас, по прошествии многих лет, я помню, как совсем еще постреленком ходил c отцом косить майскую траву и наблюдал, как сочные стебли ложатся под острым лезвием, срубленные, будто кавалерийской саблей. И уже постарше, подростками, с деревенскими пацанами бегали на озеро ловить золотистых лещей, и когда рыбина, вытащенная самодельной удочкой, оказывалась на берегу, помню чувство гордости за свой трофей – «добытчик».

Кстати, свою самую большую рыбу я поймал с отцом на ночной рыбалке, это был карп весом больше четырнадцати килограммов. Нести домой в вещмешке его доверили мне. Ноша была тяжелой. Говорят, что рыбы молчат, но я помню, как этот бедняга сопел и свистел у меня за спиной. Не знаю. издавали подобные звуки его жабры-легкие или что-то еще заставляло его страдальчески стонать, тогда жалость над «говорящим» карпом не превзошла инстинкт охотника-добытчика. Сейчас, наверное, услышав подобное сопенье от рыбы, я, возможно, дрогнул бы и выпустил ее в родную стихию. Вот такая сентиментальность! Помню, как в первый раз еще достаточно робко поцеловал одноклассницу Зою. И конечно я помню, как в десятом классе в школу пришли два инструктора местного аэроклуба агитировать учеников в авиацию. В синей парадной форме, один небольшого роста лет за тридцать очень веселый и энергичный, другой лет до двадцати пяти высокий и застенчивый стеснительно улыбавшийся на постоянные шутки товарища. Затем была летная школа в Оренбурге, которую я закончил в июне 1941 года, умудрившись стать лейтенантом в «сержантский период», и откуда получил направление не в строевую часть, а как перспективный, в учебный полк. Собственно говоря, премудрости с моей стороны никакой не было, просто я любил летное дело, и оно у меня получалось. В училище я был старшиной летной группы, по теории имел все «отлично», вылетал самостоятельно одним из первых, да и школьная база у меня была полной – успел закончить десять классов. Начальник летной школы рекомендовал, присвоив лейтенанта, направить меня в полк, где переучивались на новые скоростные типы истребителей строевые летчики.

В конце июня 1941 года перед самой войной я приехал в запасной учебный авиационный полк, базирующийся под Москвой. Без всякого блата, просто так совпали обстоятельства! На новое место я прибыл в приподнятом настроении. Служба почти в столице открывала возможные радужные перспективы дальнейшей карьеры, но началась война.

Во всю действовал приказ № 0362 от 22 декабря 1940 г. о переводе офицерского состава, прослужившего в армии менее четырех лет, на казарменное положение. Этому я не сильно расстраивался, родители были далеко, женой я еще не обзавелся. Меня, вместе с остальным летным составом, попадающим под приказ, поселили в большой полутораэтажной казарме прямо на территории аэродрома. Полутораэтажной, потому что казарма представляла собой просторное здание с высоким первым этажом и чердаком под крышей. Там, в одном помещении на двухъярусных кроватях помещалась вся учебная эскадрилья. Народ был разношерстый. и совсем юнцы, и летчики с налетом. Будучи неплохим рассказчиком, я часто получал неофициальное «задание» рассказать какую-нибудь байку на ночь, когда весь состав после вечерней поверки находился уже в койках. Был у нас в группе сержант Володя, играющий на гитаре. Иногда, заменяя меня, после отбоя он брал в руки гитару и негромко душевно пел хорошие песни. Тогда каждый, засыпая, наверное, вспоминал тепло и уют родного дома, детство, мамины руки. Ведь мы все, по сути дела, были еще детьми, только начинавшими настоящую взрослую жизнь.

Тех. состав располагался в иных зданиях неподалеку.

Открыв дверь казармы теплым летним утром можно было видеть стоянку, на которой располагались наши новые самолеты – МиГ-3 и старенькие И-16.

Летный состав переучивался на МиГи, «спарок» не было и обучение на новые типы происходило без вывозной. Во время первых самостоятельных полетов с одним из молодых летчиков произошла катастрофа. В этот день я был назначен дежурным по аэродрому и хорошо помню, как все было. Во время взлета на высоте около ста метров пилот, возможно отвлекшись на что-то, перетянул ручку на себя, потерял скорость и левым разворотом сорвался в штопор, успев сделать половину витка, самолет упал на краю аэродрома и загорелся. Все кто был на аэродроме побежали к упавшему самолету. Но огонь долго не удавалось потушить – баки были полные. Летчик погиб еще от удара – ему снесло череп о передний обрез фонаря. Выказывали предположение, что двигатель мог работать неустойчиво и не давать полной тяги, однако рычаг управления сектора газа на сгоревшем самолете был в положении «малый газ». Переместился он так от удара или был случайно перемещен погибшим летчиком – неизвестно, но командир полка полеты летчиков, не введенных в строй на МиГ-3 временно запретил, дав команду учить матчасть до ожидаемого прибытия в полк двухместных учебно-тренировочных Як-7УТИ, предназначенных для обучения летчиков на Як-1. Двухместных МиГов в «природе» не было. Считалось, что и Як-1 и МиГ-3 – самолеты новых типов со схожей техникой пилотирования и летчик, освоивший Як сможет сразу же вылететь на МиГе. Кстати, дежурным по старту в полку меня больше не назначали – такая уж суеверная авиационная традиция.

Более опытные летчики, успевшие вылететь на новой технике, продолжили полеты, а для нас начались утомительные для каждого «летуна» «наземные» дни. строевая подготовка, теория. Утомительные еще и потому что шла

война, и мы рвались в бой. Война была еще далеко, но тревожные сводки говорили, что немцы не остановлены на границе, не повернуты вспять несокрушимой Красной армией, война штормовой волной или лавиной неукротимо приближалась к Москве. А пока мы имели возможность в редкие увольнительные заигрывать с местными девушками, и отъедаться свежей курятиной, поставляемой в столовую ближайшим птицеводческим совхозом.

Несколько «спарок» поступило только к началу осени, когда немцы уже взяли Смоленск и вовсю двигались к Москве. Летчиков, освоивши МиГи, перевели в действующие части, да и сами самолеты вскоре направили на фронт. Я начал полеты на учебном Яке. Нас осталась небольшая группа, поэтому, несмотря на нехватку самолетов, когда позволяла погода и было топливо, летали достаточно интенсивно.

Это было трагическое время. Немцы дошли почти до Москвы, учебная часть находилась под угрозой перевода в тыл. На аэродроме постоянно дежурило несколько экипажей на случай налета фашистской авиации, на учебные задания мы вылетела со снаряженными ШКАСами. В одном из вывозных полетов мы с инструктором заметили на горизонте группу бомбардировщиков облетавших Москву с юга.

Вдобавок, зима, а точнее – осень, выдалась ранней и холодной, сменив проливные дожди, морозы ударили с начала ноября, добавив к психологическому дискомфорту и чувству тревожности тяготы физические. Но, почти дрогнув, Москва выстояла!

За неполные четыре месяца осени и декабря 1941 года я смог налетать сорок часов, причем кроме обычных упражнений по кругу и на пилотаж большое значение уделялось полетам на стрельбу по учебным целям и отработку элементов воздушного боя.

1 января, аккурат в первый день нового 1942 года, я получил назначение в действующий полк, базирующийся в районе Ленинграда, куда прибыл в ночь на десятое января транспортным самолетом. Сели на аэродром базирования 5 ИАП ВМФ.

Через некоторое время полк, куда прибыл я в качестве пополнения, был преобразован в 3-й Гвардейский Истребительный Авиационный Полк. Так что служить мне предстояло уже гвардейцем.

Будущий 3-й ГИАП начал войну еще в июне и прошел славный путь, на счету только моей второй эскадрильи было 40 воздушных побед, но и потери были немалые. Так, войну полк начал пятью эскадрильями, а к моменту моего прибытия стал трех эскадрильным. Вторая эскадрилья была вооружена МиГами, наконец, подумал я, мне удастся освоить боевой самолет и начать бить врага, но самолетов не хватало, и командир полка Петр Васильевич Кондратьев временно перевел меня в наземный состав.

– Подожди, еще навоюешься, придут самолеты – получишь свой!

Летчик без самолета – это как птица без крыльев, считай. курица или страус!

С одной стороны – мне было обидно чувствовать себя «пятым колесом» в ратной боевой семье бывалых пилотов.

С другой стороны – я понимал командира. Каждый «старый» летчик его полка прошел огненную школу многих месяцев со множеством боев и штурмовок, я был новенький в этом коллективе, и заслужить доверие товарищей мне еще предстояло, идти в бой с непроверенным напарником – рисковое дело, хотя бой – и так уже дело рисковое, рисковей некуда!

Командир моей эскадрильи капитан Александр Мясников, прищурившись приветливо улыбаясь, говорил:

– Прежде чем начать летать, лейтенант, освой самолет на стоянке.

И опять начались мои невзрачные будни «наземного» летчика. Я присутствовал на построениях летного состава, посещал общие предварительные и предполетные подготовки, учил район боевых действий, но только не летал, вместо этого я помогал техникам готовить самолеты, выполняя, как правило, самую неквалифицированную работу. заправлял топливом, мыл, помогал покрывать некачественным зимним камуфляжем – известковой краской, разъедающей руки и смывающейся дождем. Нет, это не было наказанием, я просто временно выполнял необходимую работу, внося свой посильный вклад в боеготовность славного истребительного полка. Я не знаю, посмеивались ли надо мной техники «за глаза», но «в лицо» они относились ко мне с уважением, как к летчику и лейтенанту, просто, пока еще, не получившему самолет.

Близость войны и смерти. хороших людей сплачивает, а плохих – разделяет! Я видел, что хороших людей в «Третьем Гвардейском» было подавляющее большинство. И летчики и технический состав жили одной дружной фронтовой семьей, разделения на «белую» – летную или «черную» – техническую «кость» я не чувствовал. А время было суровей некуда – первый, самый трудный год осажденного Ленинграда, голод холод и бои, бои, бои! Летный состав не испытывал на себе проблем с нехваткой питания, не смотря на блокаду, хлеб, мясо, масло и сахар были почти всегда, хотя основной рацион составляла все же перловка. Позже в 1943 появились американская тушенка и галеты (до этого надо было еще дожить). Как-то раз командир собрал личный состав и предложил передать дневной рацион сахара, а это по 100 грамм «на брата», в одно из детских учреждений Ленинграда. Конечно, никто не противился, но принять такое решение без одобрения состава полка начальство не могло. Вышло несколько килограммов. Главное, чтобы груз дошел по назначению до детишек, а не был присвоен, по пути, какой-нибудь сволочью. Если с «кормежкой» у нас было все в порядке, то холод давал себя знать постоянно. Грелись, как могли и где могли. Через несколько минут работы на морозе пальцы леденели и немели, перчатки не спасали. От мороза и влажности мерзли ноги, обутые в зимние сапоги мехом внутрь, унт мехом наружу у меня не было, зато кожаные сапоги лучше защищали от случайной воды.