Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945
Шрифт:
— Так точно, господин капитан-лейтенант, — ответил старпом.
Никто уже больше не ругался. Возбуждение от предстоящего боя прошло — люди испытывали разочарование, усталость и опустошенность. Нервы их были напряжены до предела.
Когда часы показывали несколько минут десятого, лодка погрузилась.
Инженер-механик правильно распределил балласт и опустился на перископную глубину. Скорость, с которой он это сделал, поразила командира. И тут они услышали шум корабельных винтов, который быстро приближался. Подлодка располагалась
Сначала над ними прошли корветы — слышно было, как на высокой ноте жужжат их быстрые винты. Потом послышалось громыхание сухогрузов. Их винты вращались медленнее и не всегда равномерно; тон был на октаву ниже, чем у корветов. Но не успели они пройти, как Лютке выстрелил.
Включили секундомеры. К каждому из них были прикованы десятки глаз. Тот, кто не мог видеть секундомер, тихонько считал. На 52-й секунде один за другим раздалось четыре взрыва. Подводники переглянулись и кивнули, словно говоря: «Да, Лютке знает свое дело».
Суда конвоя получили попадания.
— Они там, наверное, с ума сходят, — усмехнулся Ланген.
— Вы бы тоже сошли, — произнес Тайхман.
— Что там такое? — крикнул из рубки Лютке.
Ланген прокричал в ответ:
— Ну а теперь будете кофе? Он еще не остыл.
— Что-что?
— Кофе хотите?
— Слушайте, Ланген, вы меня достали со своим дурацким кофе.
— Я обращался к рулевому, господин капитан-лейтенант.
Лютке прорычал что-то, но никто не понял, что именно. Потом он спросил:
— На какой мы сейчас глубине, Ланген?
— На какой надо.
— Что?
— На какой надо, господин капитан-лейтенант. На перископной.
И он был прав. На море поднялась волна, но глубина была такой, какую и требовал командир, — 7 морских саженей. Как он ни старался, придраться было не к чему.
— Будьте внимательнее, Ланген. Я на минутку спущусь вниз. Собираюсь поднырнуть под конвой.
— Я всегда внимателен, господин капитан-лейтенант.
Винты сухогрузов вращались, как будто ничего не произошло, — ни медленнее, ни быстрее. Но шум их стал громче. То тут, то там раздавался треск ломающихся переборок. Акустик доложил, что слышит звуки тонущих кораблей.
— Глубина 30 метров. Убрать перископы, — приказал командир и покинул рубку, где остался один рулевой.
Конвой проходил у них над головой, вся эта гигантская армада. Казалось, ей не будет конца. Пока над лодкой шли сухогрузы, военные корабли не могли ее бомбить. Подводники это знали. Но сам звук вращающихся над головой винтов был неприятен и внушал тревогу. «Здорово командир придумал — поднырнуть под конвой», — думали моряки. Это было их единственным спасением, ничего другого он сделать не мог. Но моряки не хотели об этом думать, предпочитая восхищаться умом своего командира. Это придавало им бодрости. Сейчас им необходим был человек, которому они верили бы безоговорочно. Их жизнь была в руках командира, и они не могли ему не верить.
Первая бомба
Взрыв произошел довольно далеко от лодки, но это мало утешило моряков. Лица их исказились — из них ушла вся жизнь. Это были мертвые лица, лица, вытесанные из камня. Моряки расслабились не скоро, а некоторые, главным образом люди старшего поколения, так и стояли с каменными лицами до конца атаки. Подводники глядели в пол и ждали. Кроме командира, инженера-механика, акустика и рулевого, никакого занятия ни у кого не было. И это было хуже всего.
— Они бросили бомбу просто для очистки совести, — сказал Ланген.
Но все знали, что это не так. Должно быть, их обнаружил «чистильщик» — так они называли эсминец, шедший позади конвоя. Минуту спустя раздался знакомый стук. Они ждали его, хотя в глубине души надеялись, что его не будет, что на этот раз чаша сия их минует, что он пройдет мимо них, может, из-за ошибки оператора, а может, из-за какой-нибудь технической неисправности. Эта надежда была объяснима, ибо все люди на подлодке знали, что этот невинный стук по корпусу означал их смертный приговор.
— Луч гидролокатора, — крикнул акустик из своего отсека.
Это всем было ясно и так. И они съежились, словно сама смерть постучалась к ним в дверь, требуя, чтобы ее впустили. Над подводниками, словно большой орел, вцепившийся в них когтями, навис ужас. Люди стискивали зубы, но стон все равно прорывался наружу. Моряки ощущали себя морскими свинками, чьи жизни должны были быть принести в жертву ради прогресса науки. Они были заперты в этой стальной трубе, словно в тюрьме.
— Погрузитесь медленно до 80 метров, — сказал командир.
— Погружение на глубину 80 метров, — повторил команду инженер-механик.
Но он не остановился на этом. Люди не верили своим ушам. Он отдавал приказы операторам горизонтальных рулей, а в промежутках болтал со старпомом и Тайхманом.
— Похоже, что они там наверху очень торопятся, — сказал он. А когда на лодке услыхали, что эсминец пошел на них, спросил Тайхмана: — Хотите анекдот? — И рассказал анекдот, причем так хорошо, что командир промолчал, а члены команды слушали и не глядели вверх, пока эсминец не оказался прямо над ними.
На этот раз взрывы раздались совсем рядом. Восемь глубинных бомб.
Лодку сильно тряхнуло. Все, что было сделано из стекла, разбилось. Через люки стала сочиться вода. Каждый взрыв сотрясал лодку до основания. Погасли все лампы. Казалось, взрывы вытрясли из подводников душу — самообладание сумели сохранить лишь немногие, самые стойкие из них. Все остальные мало чем отличались от трупов. Жизнь закончилась, все их дела на земле завершились, и только сердца продолжали стучать. Шум, который обрушился на них, был слишком громок для человеческих ушей. Прочный корпус спас их барабанные перепонки, но не сумел защитить нервы.