Стальной прыжок
Шрифт:
– Ну да,—сказал он,– вспомнил.
– Вам больше не больно?
– Нет. Теперь все в порядке. Спасибо.
Голос больного звучал хрипло, будто у него пересохло в горле. Йенсен налил в стакан лимонада и поднес ко рту больного. Несколькими жадными глотками тот осушил стакан.
– Продолжим нашу беседу. Мы говорили о вашей политической деятельности.
– Да, помню.
– Вы разъяснили свою позицию.
– Да, теперь вы понимаете, что мы были правы?
– Нет, но меня больше интересует, что произошло дальше.
– Ничего не
– Что было в сентябре?
– А-а, вот вы о чем.
Он на мгновение замолчал. Затем, не сводя глаз с Йенсена, сказал:
– Я не могу объяснить, что произошло. Я этого не понимаю.
– Но вы знаете, что произошло лично с вами.
– Я знаю, что произошло со многими из нас. Он снова замолчал.
– Но я не могу этого объяснить,– сказал он.
– Тогда давайте придерживаться фактов. Самых обычных фактов,—невозмутимо произнес Йенсен.
– Самых обычных фактов не существует.
– Например, кем вы работали?
– Я социолог. Занимался исследованием проблем алкоголизма.
– Это была сложная работа?
– Да, очень.
– И напряженная?
– Физически —нет. Я был всего лишь одним из тех, кто занимался статистикой. Мы составляли данные, которые получали из магазинов, полиции и больниц, где лечили алкоголиков. Сама по себе работа нетрудная.
– Ответственная?
– Вряд ли. Наши статистические таблицы шли дальше, в более высокие инстанции, где их обрабатывали. То есть там их внимательно изучали, одну за другой. Когда таблицы попадали наконец к… ну, к тем, для кого они предназначались, они уже были изменены до неузнаваемости. Улучшены, если хотите. Даже мы, делавшие первоначальные расчеты, не могли их узнать.
Он покачал головой.
– Нет, это было нетрудно.
– В чем же тогда заключались трудности? Ведь вы сказали, что это была сложная работа?
– Трудности были морального характера.
– Морального?
– Да. Во-первых, вся система нашей работы противоречила основным принципам статистической науки. Данные, которые мы получали, часто с самого начала были подтасованы. В дальнейшем процесс их подтасовки продолжался совершенно сознательно и почти открыто. Сознание этого факта делало нашу работу почти невыносимой.
– Ваши коллеги разделяли эту точку зрения?
– Немногие. Большинство просто исполняли то, что им поручалось, как роботы: бездумно и не задавая вопросов. Иными словами, они относились к своей работе точно так же, как почти все остальные в стране.
Мужчина замолчал на мгновение, затем продолжил:
– Но самым невыносимым было то, что вообще приходилось заниматься этим вопросом.
Он посмотрел на Йенсена.
– Вы, как полицейский, несомненно, имели много возможностей заниматься законами об алкоголизме и их применением?
Йенсен кивнул.
– Вождение машины в нетрезвом виде? Появление на улице пьяным? Злоупотребление спиртными напитками дома? Так, кажется, они называются?
– Да.
– Один закон безумнее другого? Множество самоубийств,
– Я присутствовал при многих случаях скоропостижной смерти,—сказал Йенсен.
Больной засмеялся.
– Вот видите,—сказал он.—Так что мне не нужно ничего объяснять.
– Нет,—сказал Йенсен.—Но я хотел бы уточнить, что же казалось вам невыносимым?
– Лицемерие, разумеется. Фальшь. Трусость. Беззастенчивое стремление извлечь прибыль из всего. Вам известна цена на спиртные напитки в нашей стране?
– Да.
– Разве вы не видите причинную связь? Людям нужен алкоголь, одним —для того, чтобы продолжать жить, другим – чтобы решиться покончить с жизнью. И вот устанавливаются бешеные цены на спиртное, и в довершение всего потребление алкоголя преследуется законом. К тому же в спиртные напитки добавляют так называемые отучающие средства, что, в свою очередь, бросает людей во мрак депрессии и приводит к еще большему количеству самоубийств.
– Вам следовало бы подбирать выражения.
Комиссар сделал это замечание машинально, по старой привычке.
– Почему? Вы что, собираетесь привлечь меня к ответственности?
Йенсен почувствовал себя неловко.
– Мы стоим на первом месте в мире по количеству самоубийств на душу населения, а по уровню потребления алкоголя в нашей стране ничуть не уступаем самым прогнившим капиталистическим странам. К тому же у нас самая низкая в мире рождаемость. И поскольку правительство обеспокоено этим обстоятельством и, несомненно, стыдится признаться в собственном бессилии, то оно находит выход во лжи.
– Ну,—напомнил Йенсен,—что же все-таки случилось в сентябре?
– Постойте, я хочу закончить свою мысль. И что делают потом? Потом наказывают рабочего за то, что его вынудили стать алкоголиком, подобно тому как наказывают людей, которых вынудили жить в плохих квартирах. Рабочих наказывают и за то, что никто не научил их находить в работе источник радости. Людей даже заставляют отравлять тот самый воздух, которым им затем приходится дышать, и все классы общества вынуждены страдать от этого своеобразного наказания. И только спекулянты, которые имеют возможность жить за границей или покупать себе виллы в лесу или на островах в шхерах, избегают этого наказания. Все это связано одно с другим, произрастает из одного прогнившего корня. Теперь вы понимаете, почему моя работа была для меня невыносимой?
Йенсен не сразу ответил. Уставившись в одну точку, не глядя на человека, лежавшего на диване, он спросил:
– Именно такие идеи вы и выдвигали во время демонстраций?
– Да, в числе многих других. Впрочем, выдвигали – не то слово. Мы не открывали ничего нового. Мы хотели скорее напомнить людям о том, что существует явление, которое им хорошо знакомо, хотя правительство сделало все, чтобы заставить народ забыть о нем.
– Что вы имеете в виду?
– Классовую борьбу. У вас есть еще вода? Йенсен снова наполнил пластмассовый стаканчик.