СТАНЦИЯ МОРТУИС
Шрифт:
Машина быстро проехала Багеби, оставив автобусную стоянку далеко внизу, и помчалась дальше и выше - в Цхнети моего детства. Ярко белевший вдали высотный корпус университета напомнил мне об ушедших в небытие приемных экзаменах. Подумать только, всего три года прошло, а кажется - целая вечность. Помню лето, дикую жару, толпу родителей на солнцепеке и потные от волнения ладони. Помню холеру, которая тем летом не обошла вниманием и наш город. Был объявлен карантин, из города без предварительного обследования никого не выпускали, гостиницы были переполнены отъежающими, но я оставался оптимистом. До того оптимистом, что в тенистом саду Цхнетской дачи продолжал есть немытые фрукты и ягоды прямо с кустов и деревьев, и ничего, - это сходило мне с рук.
Мне подумалось, что попутчицы удивились бы куда больше, разведай они, как собираюсь я поступить с содержимым моего портфеля. Что ж, в этом жестоком мире, оказывается, нельзя полагаться даже на ближайших людей. Потратит свою долю на благородные цели, ишь-ты, какой благородный! А вот мне не пристало бросать красивые слова на
Летний сезон в Цхнети, этой резиденции имущих и правящих тбилисцев, еще не начинался. Сейчас здесь было тихо, прохладно и малолюдно. Тем лучше. То, чего не может или не хочет сделать Антон, обязан сделать я, - в противном случае чистая изначально идея окажется безнадежно испачканной. Я не смею использовать даже копейку из этих денег, не могу, не имею права "оставить их в живых". Я не зря помянул в том разговоре имя давно почившего императора Веспасиана. Я пройду свой путь до конца, даже если никто и никогда не узнает об этом.
Машина уже поднялась довольно высоко по петлявшему вверх шоссе-серпантину. Горная прохлада проникла в салон автомобиля, запахло зеленью и лесом. Попутчицы, найдя общий язык, тараторили как трещотки, а я, то и дело высовывая лицо в открытое окно, любовался проскальзывавшей мимо природой. Ветер путал мне волосы, на душе было легко и свободно. Я чувствовал себя благородным и сильным. Родной любимый город простирался подо мной: его дома, улицы, скверы, люди, страсти - все лежало у моих ног. И чем выше и выше, карабкаясь вверх по шоссе мимо пожухлой придорожной травки, поднималась машина, тем мельче и мельче становился город. Дома величиной в спичечную коробку, миниатюрные автомобильчики муравьями бегающие по улочкам, а людей и вовсе не разглядишь иначе как в подзорную трубу. Законы перспективы как законы жизни, людям так безразлично то, что вдали от них, подумалось мне. Что ж, все это позади, а впереди меня ожидает заранее припрятанная в укромном местечке канистра с бензином. Потому-то и решил я забраться сюда, в Цхнетскую глушь, что в городе с его гамом, взаимным подсматриванием и непредсказуемыми случайностями, нелегко было подыскать уголок подходящий для сожжения столь большого количества хрустящих банкнот. Зато в Цхнети мне все было знакомо, и я знал места, где можно устроить небольшой костер оставаясь незамеченным. Кроме всего прочего, ко мне возвращалось утраченное душевное спокойствие; ведь через некоторое время вещественное доказательство совершенного мною в полном здравии и рассудке уголовного преступления перестанет существовать.
О, я хорошо знал, что Большинство безоговорочно осудило бы меня. Большинство признало бы меня либо дураком, либо сумасшедшим, либо преступником, либо тем, другим и третьим одновременно. И мнение Большинства оказалось бы решающим. То, что я похитил большую сумму денег, походя наказав мошенника за мошенничество, многие сумели бы и понять и простить; нашлись бы и такие, кто искренне позавидовали бы мне - еще бы, отхватить такой кусок безнаказанно!
– но сожжение их мне бы никто не простил. Со мной перестали бы здороваться, и, возможно, посадили бы в сумасшедший дом или тюрьму. Я стал бы изгоем, прокаженным. Большинство умеет изолировывать, опутывать, наказывать. Но какое отношение имеет Истина к Большинству? А для меня Истина, как я ее в то время понимал, значила больше, чем общественная репутация.
Перед моими глазами маячила широкая спина неразговорчивого водителя, и мне вдруг показалось, что машиной управляет не пожилой человек в замызганной кепчонке и потертой кожаной тужурке, а всесильный император Веспасиан.
X X X
Тем давним февральским днем, когда Антон и я, чертыхаясь и перепрыгивая через снежные лужи, в очередной раз возвращались из университета домой, посреди тянущегося вдоль жилых корпусов двора нас настиг трубный глас, доносившийся откуда-то с верхних этажей. Мы, разумеется, задрали головы вверх. Сам Хозяин, с которым, надо сказать, нас уже связывало шапочное знакомство, высунувшись из окна почти по пояс, отчаянно махал нам рукой и орал: "Ребята, ай-да ко мне! Шкафчик перетащить надо, подсобите-ка соседу, не сочтите за лишний труд". Переглянувшись мы вразвалочку, нехотя, свернули к его подъезду. Радости было, откровенно говоря, маловато, но спешить нам было некуда, да и просьба была пустяковой и исходила, что ни говори, от человека чуть-ли не годившегося нам в отцы.
Лифт мягко поднял нас на четвертый этаж, мы выбрались на широкую лестничную площадку, и только успел нажать я на искусно ввинченную в дубовую дверь пуговку звонка, как под его соловьиную трель перед нами отворились врата небольшого земного рая. О да, и раньше доводилось нам изредка гостить у разбогатевших удальцов, обуянных непомерной гордыней меблироваться под Генрихов и Людовиков, а после отпускать прозрачные шуточки на вечную тему "зарплата и расходы", но сумбурная роскошь открывшаяся ныне нашему взору превзошла все ожидания. Ибо роскошь - роскошью, но некая вычурность, безусловно, сразу бросалась в глаза. Заметно было, что квартира, порог которой мы только что переступили, принадлежит презревшему все каноны умеренности одинокому холостяку, в отчаянии взбившему дрожащей от неумеренных возлияний рукой ядовитую смесь из всяких там ампиров, жакобов и барроко (за этот список я, впрочем, не ручаюсь). Роскошь начиналась с прихожей, продолжалась
Не обращая особого внимания на разинутые рты своих юных гостей и сочтя, видимо, что нескольких минут вполне достаточно для того, чтобы освоиться с необычной обстановкой, Хозяин несколько фамильярно полуобнял нас за плечи и легонько подтолкнул к высокому и массивному секретеру с белым мраморным верхом. Сразу же выяснилось, что по хозяйской воле нам предстояло не мешкая передвинуть его из залы на заранее определенное место в гостиной. Нам действительно довольно скоро удалось приподнять тяжелый секретер и подтащить его к месту назначения, причем Хозяин, делая вид будто помогает нам, придерживал ношу снизу пальцами правой руки, да извиняющейся скороговоркой приговаривал, что, мол, хотя ему и совершенно безразлично куда этот комод поставить, но, дескать, присосалась к нему пиявкой одна знакомая, переставь да переставь, не смотрится, мол, шкафчик у этой стены. "Эх, ребята, почем вам знать, что такое женская блажь, - со смаком заявил наш капиталист.
– Поживете с мое, поймете, что с бабой надо обращаться как с ребенком, ни больше и ни меньше". И дернуло же тогда раскрасневшегося от натуги Антона забыть о правилах вежливости и сболтнуть, что не очень-то, видать, большой специалист хозяюшка наш в области дамских капризов, ибо слухов всяких о его шалавах ходит столько, скоько на шахский гарем хватило бы, но что толку, коли шалав этих никто в наших дворах и в глаза не видел. И уж не побаивается ли Хозяин, что красных девиц у него отобьют молодцы помоложе? Антон, конечно же, хватил лишку. Шуточка у него получилась пошлая, притом нагловатая, и мне сразу стало ясно, что моего дружка просто распирает от раздражения. Я понимал, несладко таскать мебель явному паразиту и подпольному воротиле, который в довершении ко всему еще и не стыдится расписывать свои несуществующие успехи на дамском фронте, но зачем же так грубо?
Столь неожиданная атака безусого юнца застигла Хозяина, что называется, врасплох. Вместо того, чтобы решительно осадить наглеца, воротила принялся жалко юлить, утверждая, что женщин водит он к себе незаметно, дабы не замарать их доброе имя, благо среди них попадаются не только свободные дамы, но и невесты, а то и законные жены уважаемых в обществе мужей. Коль скоро совместными стараниями секретер успел занять облюбованное неизвестной подружкой Хозяина место в гостиной, и, тем самым, деловая повестка нашего визита оказалась исчерпаной, нам пора было смываться. Но выяснилось, что уязвленный Хозяин вовсе не собирается нас отпускать. Наоборот, вознамерившись продолжить беседу на интересующие его темы в более душевной обстановке, он как бы ненароком пригласил нас на кухню и почти силой заставил занять места за небольшим и относительно опрятным столиком. "У меня, ребята, нынче только холодные закуски, так что не обессудьте, - заявил он.
– Вы славно поработали и я не хочу оставаться у вас в долгу". Человек слаб. Вначале мы не очень искренне отнекивались, но в конце концов дали себя уговорить, не желая, в частности, показаться слишком уж невежливыми.
Мигом исчезли со стола какие-то непонятные бумажки - по-моему, наряду с газетами среди них были и просроченные лотерейные билетики - и Хозяин предстал перед нами во всей широте своей небезгрешной души. На старенькую клеенку он выставил яства, лакомится коими нам приходилось лишь изредка. Баночка черной икры и баночка красной - ешь не хочу, толсто нарезанная вареная осетрина, крабы, сочнейшие маслины, нежирная ветчина, здоровый кусман алванской гуды - острого овечьего сыра, пакетики иноземной горчицы, о хлебе и масле и упоминать не стоит. Рядом со столом, на полу, стоял ящик с чешским пивом. Венчала эту гастрономическую стратегию пузатая бутыль французского коньяка, окруженная серебрянными рюмочками и высокими, слепленными "под глину" пивными кружками. Мы и в самом деле были потрясены, не верилось, что все это - ради нас.