СТАНЦИЯ МОРТУИС
Шрифт:
Да, ему никак не забыть как все начиналось - в 22.00 по Гринвичу он наравне со всеми слушал Послание по транзистору и ничуть не помышлял о какой-то новой дипломатической миссии возлагаемой по его душу. А ведь 2092 год выдался довольно спокойным. Мистификация, подумалось ему тогда, великолепная шутка повстанцев. Но, как ему впоследствии заявил Председатель лично, ни о какой мистификации не могло быть и речи. Мощные пеленгаторы засекли излучательную активность подземных пришельцев в верховьях Амазонки, и если бы только там... Председательский выбор пал на него, именно его назначили Полномочным Послом Человечества. И вот он ныне на пути к месту назначения...
...Замминистра отлично сознает, что все это лишь сон, забавное забытье. Он может приказать себе проснуться, если захочет. Но сон так увлекателен, а ему так долго пришлось бодрствовать, и такая мучительная жара кругом. Нет, нет - сейчас он не будет просыпаться. Еще слишком рано. Любопытно, однако, как поведет себя дипломат двадцатого века в критической ситуации конца двадцать первого? Перехитрят ли его чужаки, или же это он оставит их в дураках? Прельстится ли ролью великого миротворца, или же смирится с тем, что проблема носит сугубо военный характер и, следовательно, ему следует
Он сверяется с бортовым компьютером. Этой посудине понадобится еще пара часов для того, чтобы одолеть оставшуюся полсотню километров.
Автоштурвал уверенно ведет катер по фарватеру. У речных капитанов прошлого века от зависти слюнки бы потекли. Ишь каково, по фарватеру, огибая надводные и подводные препятствия! Впрочем, принцип тот же что и в крылатых ракетах, а им лет сто, если не больше. Полномочный Посол позевывая выходит из уютной каютки, поднимается на мостик, подставляет ветерку свое постаревшее, одутловатое лицо, - любой федеральный министр мог бы сейчас позавидовать его хладнокровию, - прикладывает к глазам сильный морской бинокль и лениво скользит окулярами вдоль пламенеющей там и тут орхидеями и лишайниками береговой линии. Все это успело ему порядком надоесть, но надо же чем-то занять себя. Но что это шевельнулось на берегу, там вдали? Пошаливает обезьяна? Или неуклюже пытается взлететь большая птица? А может покачивается верхушка невысокой пальмы? Что это ему мерещится... А вот опять... Да это же рука, обычная человеческая рука! Неужели... Надо бы остановить катер. Человек за бортом, один в джунглях, и ему наверняка плохо. Лень снимает как рукой. Полномочный Посол кидается в рубку, быстро набирает на клавиатуре компьютера нужную команду и, подчиняясь ей, катер резко сворачивает к берегу и вскоре мягко к нему причаливает. Лежащий на самой его кромке человек внезапно встает на четверинки, затем в полный рост, пошатываясь идет к судну и - словно из последних сил - переваливается через борт. Одежда его изодрана в отрепья, лицо все в царапинах, да и сам он, по всему видно, еле дышит. Полномочный Посол абсолютно убежден, что крайне истощенный и, вдобавок, обязанный ему спасением незнакомец не опасен, поэтому подносит к губам бедняги стакан воды и поит его собственной рукой. Гость, немного отдышавшись, постепенно приходит в себя и Полномочный Посол решается задать ему первый и самый естественный вопрос: "Кто вы?". Незнакомец, еле двигая запекшими губами, тихо отвечает: "Летчик погибшего самолета-крепости. Моя фамилия Браун, сэр". Времени в обрез и сплошные джунгли кругом. Полномочный Посол все же решает спрятать спасенного в своей каюте. На время переговоров, памятуя об обещании явиться к "паукам" без сопровождающего лица, гостя придется хорошенько запереть, а что же еще делать, как поступить?...
Х Х Х
Начало лета. Или поздняя весна. В прошлом году лето выдалось холодным и дождливым; июль словно март - лужи, туманы, свинцовое небо, серые плащи. Зато нынче под голубым небом глубоко дышит распустившаяся еще с весны светлая московская зелень, в аллеях и скверах стоят принаряженные листвой стройные, высокие деревья, воскресные улицы овеяны миром и спокойствием, и не подумаешь во что они превратятся завтра - толчея, грубости, муравейник, вечная спешка, Москва. А сегодня - солнце, тишина, зелень, сердечная тоска.
Да, сердечная тоска. Опустив голову Девочка бредет по тротуару. Места знакомые, гулять здесь ей приходилось и раньше. Скоро улочка перейдет в тупичок, а за тупичком, если проскользнуть по узенькой, невидной тропинке, начинается сад. Даже парк. Парк, в котором много тенистых аллей, лиственниц, заасфальтированных дорожек и длиннющих, давным-давно обжитых пенсионерами и малыми детьми скамеек. Существует, конечно, и парадный вход, но она предпочитает прошмыгнуть в парк по тропиночке, побродить там немного, потом посидеть в тени на длинной зеленой скамейке и вернуться домой. Но сперва она купит мороженое, эскимо или "Лакомку". Пожалуй, эскимо. "Лакомка" вкуснее, но после всегда остаются сладкими пальцы. Сердечная тоска. Сегодняшний день она целиком посвятит себе. Она не в духе, ей не до игривых подружек, не до телефонных сплетен, и, конечно же, не до надоедливых поклонников. Завтра быть может. Но не сегодня. Сердечная тоска.
Он женился. Так просто - взял и женился. Свадьбу сыграли неделю назад. Самое обидное, что она ничего не знала. Иногда фантазировала. Ловила Его взгляд при редких встречах. Прослышала о Ней. Но никогда не видела их вместе и никогда не думала, что Они соединятся.
Девочка покупает эскимо. Маленькая очередь быстро проходит. Пара монет лоточнице - эскимо и копейка сдачи Девочке. Копейка выскальзывает из пальцев, катится по пыльному асфальту. Сердечная тоска. Новость упала на нее как снег на голову. И хотя Девочка давно уверила себя в том, что махнула на Него рукой, известие о свадьбе высветило всю замурованную в глубине сердца страсть. В тот день рухнул мир и она плакала, плакала так, как мало кто умеет плакать, совсем не по-бабьи, почти без всхлипываний и слез, только ресницы чуть-чуть увлажнились. Это уже потом, на другое утро, она вспомнила, что давно махнула на Него рукой и, как ни в чем ни бывало, пошла на работу, но в тот день... что и говорить. Ее самые заветные, самые тайные надежды развеялись в прах. Это как землетрясение, ну что тут поделаешь! И хоть была бы Она чем-то лучше меня, распаляет себя Девочка откусывая от ледяного эскимо. Девочке горько и больно, ей хочется сорвать на Той злость, навлечь на Нее кары небесные. Чего только о Ней не поговаривали даже ее подруги. Ветреница, самка, похотливая самка удачно выскочившая замуж! А он... Тоже хорош! Неужели польстился на ее папу-академика? Сердечная тоска.
День в самом разгаре и солнце начинает припекать. Почти как на августовском пляже далекого, далекого моря. Девочка постепенно успокаивается и даже корит себя за то, что несправедлива к победившей сопернице. У Девочки доброе сердце, да и не ханжа она совсем, просто слишком жалеет себя. Кому какое дело до ее частной жизни? И где сказано, что в дочек академиков запрещено влюбляться? Нет, нет, Та не виновата. Просто жизнь такова, и с этим приходится мириться. Кому-то всегда
Девочка медленно идет мимо заботливо, на совесть, ухоженной лужайки по узкой дорожке плавно перетекающей в широкую тенистую аллею. По левой стороне, вдоль остриженного газона, призывно вытянулись те самые длинные зеленые скамейки, а справа, за решетчатой оградой, начинается обычный городской ералаш, толчея, муравейник, Москва. Сильная усталость внезапно словно придавливает ее к земле, ноги подкашиваются, и она из последних сил добирается до ближайшей скамьи. Решено, здесь она доест свое эскимо, немного отдохнет и домой... Вчера опять звонил этот, как его... Если б он хоть чуточку догадывался, насколько ей сейчас не до него. Сославшись на спешку она быстро, даже как-то невежливо прервала разговор... Фу-ты, чурка бесчувственная! Бес ее попутал тогда, зимой, принять его приглашение. "Можно сходить в кино". Как бы не так, только кино было у него на уме! Впрочем, как могла она предугадать дальнейшее? Хотя, пожалуй, не так уж трудно было и предугадать, не впервой. Чурка! Считает себя умником, перехитрить меня вздумал, вокруг пальца обвести, вновь распаляет себя Девочка, но ласковое дуновение теплого ветерка, чирикание пташек, смешливая девчушка-первоклашка с гиком пробежавшая мимо, постепенно остужают ее. Никому, никому на свете не хочет она отдавать свое сердце, оно занято, занято, неужели так трудно понять? Он женился, ну так что ж? Пусть так, можно любить и женатого. Но неужели Он так никогда ничего и не приметит? Ни ее опущенных долу глаз, ни трепета в голосе, ни прерывистого дыхания? Неужели Он никогда-никогда до нее не снизойдет? И разве она о чем-нибудь у Него просит? Чурка чурке под стать! И вообще, черт с ними, с мужчинами! Это из-за них она так много курит, иногда полпачки в день. Воображалы, бесчувственные воображалы. А любить женатого... Нет, это безнадежно, безнадежно. Сердце занято, легко сказать! Она должна, должна, просто обязана разлюбить Его, забыть, вычеркнуть из жизни, иначе как жить дальше, и жить ли? Но Девочке так хочется Его любить, и что ей с собой поделать? У нее отнимают, уже отняли смысл ее нехитрой жизни, а теперь требуют еще и безоговорочной капитуляции - Они отнимают, Они требуют, кто это - Они? Время, должно пройти время - тогда появятся и Другие. Но время пока не пришло, только сладковатые молочные капли падают на равнодушную землю. Сердечная тоска.
Вот Девочку опять потянуло на улицу, туда где клаксоны и суета. Она встает со скамьи и - коль ноги держат - медленным шагом идет к выходу. Нет, не следовало ей тогда принимать то приглашение. Она вовсе не собиралась влюблять его в себя. Вот так всегда, представишь себе будто между мужчиной и женщиной возможны простые дружеские отношения, а на поверку у всех в мыслях одно-единственное. Да и фильм ее тогда только расстроил. Не то чтобы она ожидала большего, грех жаловаться на режиссуру, сценарии или игру актеров. Но ей трудно было примириться с тем, что чужие воспоминания могут стоить больше нежели ее собственные. Наверное, она все-таки немножко сноб в душе. И название тоже претенциозное: "Амаркорд". Такого-то и слова не существует в природе. Как будто нельзя было обойтись обычными словами. Феллини большой мастер, что и говорить. Но тогда, во время сеанса, случилось нечто странное; в одну и ту же минуту разумом она прикоснулась к своей неминуемой будущей старости, а сердцем очутилась в давным-давно растаявшем детстве, вспомнила и о любимом платьице в белый горошек, и о том, что когда-то у нее был брат, и о стареющих без нее в далеком Тбилиси родителях. Грусть и боль будущих потерь пронзили все ее слабое существо, а страдание придало ее жизни поэтичность и гармонию. Ненадолго она даже забыла о своей беззаветной, но безответной, несчастливой, уродливой любви, но все казалось таким хрупким, игрушечным, все так легко можно было поломать, что когда сеанс закончился и в зале зажегся свет, все действительно поломалось и она вновь ощутила себя беззащитной крохой. Пригласи чурка ее на кинокомедию или музыкальный фильм, может она и отнеслась бы к нему чуточку иначе. Иначе - значит лучше. На самую малость. Ведь до кино ей было так хорошо, так весело на душе, даже о Нем не хотелось думать, потому и приняла она приглашение малознакомого, по сути, человека. Из кинотеатра она вышла погрустневшей, малознакомый человек проводил ее домой, они по товарищески попрощались и все вернулось на круги своя. Затем упорхнул один месяц, потом другой, и вдруг это письмо. В ее почтовом ящике и без обратного адреса. Ей и раньше приходилось получать Такие письма, ведь она была тоненькая и стройная, и она сразу догадалась о чем оно, но не смогла сразу представить - от кого. Быстренько перебрав в уме имена своих поклонников, она так и не вспомнила о парне приласившем ее на "Амаркорд" пару месяцев назад, ибо среди них он никогда не числился. В правой руке она держала авоську с хлебом, коробкой сахара-рафинада, завернутом в плотную бумагу и нарезанным на ломтики куском любительской колбасы, и еще с кулечком конфет "Мишка на севере". Ко всем этим предметам она спокойно, с полным сознанием собственного державного превосходства, присоединила и письмо без марки, и только после того как лифт вознес ее, тоненькую и стройную, на седьмой этаж и она наконец попала в свою квартирку, пристроила хлеб в хлебницу, колбасу в холодильник, а пачку сахара и конфеты в кухонный шкафчик, только после того, как сняла пальто и хорошенько умыла руки под хлесткой струей горячей воды, - только совершив все это, она, удобно свернувшись на кровати калачиком, вскрыла таинственный конверт. Вскрывая его у нее на миг замерло сердце, ей вдруг почудилось будто письмо послано Им. Но Он всего лишь топтал тот же асфальт, что ежедневно топтала и она, и, казалось, не собирался пока жениться. Увы, нет, письмо было не от Него.
По дороге назад Девочка доела наконец свое эскимо и теперь искала глазами место куда можно было бы выбросить бумажку. Урна стояла далековато, в противоположной от выхода стороне, и она, воровато оглянувшись, забросила бумажку под скамейку. Ей стало стыдно и она как-то сразу поняла, что пальцы у нее сладкие и липкие, и что ела она никакое не эскимо, а "Лакомку". Конечно, "Лакомку". И как только умудрилась она так ошибиться? Сердечная тоска.
Когда Девочка вышла из парка на улицу, та показалась ей излишне оживленной, слишком беззаботной и шумной. Нет, большой город не хотел или не мог ее понять. Ей до боли быстро захотелось очутиться дома и она заспешила к ближайшей стоянке такси.