Станция спасенных грез

Никоноров Александр

– На все лето же, дед!
– сказал я, опуская сумку с вещами на подготовленную тележку.

– Кирпичи у тебя там, что ли...
– улыбнулся он, принимая поклажу.

Но меня это не успокоило. Тревога никуда не ушла, а затаилась где-то в глубине, выжидая своего часа.

Поезд захлопнул двери и с фырканьем тронулся с места.

Я проводил его привычным взглядом, как делал это сотни раз, стоя прямо здесь вместе с дядей Колей.

С дядей Колей... Который не встретил меня и не помахал рукой.

Сторожка выглядела все такой же заброшенной, будто в ней никто не жил со времен войны, и только покосившиеся подсолнухи

и неизменные люпины хоть как-то скрашивали унылый вид. Я встал на цыпочки, чтобы разглядеть постройку получше.

– Не смотри, - с неохотой сказал дед.
– Слег дядя Коля.

– Как слег?
– испугался я.

– Хворает что-то последние дни. Наверное, скоро того...

Я нахмурился. Вот так сразу - и неприятное известие. И тут же куда-то улетучилось настроение... Мы общались не так часто, только летом, но было жаль дядю Колю. Один из самых удивительных людей, что я встречал. Добрый и... Как книга. Смотритель знал множество историй - одна чуднее другой, - и мне никогда не было с ним скучно. По вечерам я приходил на платформу, и дядя Коля покидал сторожку, чтобы поболтать со мной и угостить новым рассказом. Разве мог я принять известие деда спокойно?

– Дед, давай навестим его, а?

– Айда уж сперва бабушке покажемся.

– Де-е-ед, ну пожалуйста...

Он поколебался, словно не хотел идти, но все-таки согласился. Мы прошли по небольшому переходу через рельсы и спустились по разбитым ступенькам, которые крошились прямо под ногами. Под шелест листьев и стук спотыкающейся на кочках тележки подошли к сторожке. Умывальник меланхолично кивал, будто подтверждал слова дедушки. Дверь была приоткрыта. Дед постучал.

– Матвеич, ты?
– хрипло спросили по ту сторону.

– Я, я. Да не один!

– С Санькой, никак?!
– дядя Коля явно оживился.

Дед ухмыльнулся.

– Никак.

– Да заходите давайте! Видишь...
– предложение потонуло в приступе хриплого кашля.

Дверь жалобно застонала, когда я потянул ее на себя. В сторожке был очень спертый горячий воздух. Единственное окно было закрыто, а в чугунной печке бойко потрескивали дрова. Дядя Коля лежал на койке и громко дышал; усы его колыхались, будто рожь на ветру. На нем был неизменный коричневый "пинжачок" (так смотритель называл свой видавший виды пиджак) в рубчик, а под ним - вылинявшая тельняшка. Из-под покрывала торчали штопанные-перештопанные брюки. Старый матрас давно требовал стирки. Повсюду царил беспорядок, тумбочка у изголовья койки грязная, чайник на самом краю и вот-вот упадет, ящики задвинуты кое-как, на столе старый дисковый телефон и зачерствевшая буханка хлеба. Под столом - миска с молоком и черные следы маленьких лапок, оставленные землей.

– Здравствуй, дядь Коль, - осторожно сказал я, боясь навредить ему.

– Здорова, Санька!

Смотритель на удивление бодро сел и буквально выстрелил в мою сторону ладонью, словно гарпуном. Пожал - крепко и долго. Я вложил в рукопожатие все облегчение от того, что дядя Коля в порядке и умирать совсем не собирается. Наоборот, он выглядел обрадованным, и его настроение передалось мне.

– Как поживаешь?
– выдохнул я.
– Дед говорит, ты приболел?

Смотритель махнул рукой.

– Ай, все хорошо!

Дедушка хмыкнул, но промолчал.

– А горло чего?
– не унимался я.
– Болит?

Меня удивил охрипший голос, пришедший на смену

мягкому, спокойному, чуть насмешливому тону человека, который всегда был уверен в себе и как будто чувствовал собственное превосходство над остальными. Или хранил какую-то тайну.

– Чего только не болит, - дядя Коля неуверенно улыбнулся.
– Но разве это помешает рассказать тебе парочку историй?

Я почувствовал трепет в груди. Многое из рассказанного я помню по сей день.

Дедушка распахнул окно.

– Совсем с ума сошел. Разве можно держать болезнь запертой? Эдак и не вылечишься никогда, деятель!

Дядя Коля пожал плечами.

Вместе со свежим воздухом в сторожку влетели и лучи солнца - пробиться через пыльное окно им было трудно. Наверное, из-за контраста освещения лицо смотрителя показалось бледным, как будто истерлось от времени. Глубоко посаженные глаза, некогда яркие, загибающийся книзу нос, выступающие скулы, косматая голова и усы как у моржа. Именно таким я его и запомнил. Он был похож на... Осторожного хищника, который разглядывал тебя, но совершенно не собирался нападать. И тогда я увидел, как же сильно он постарел. Живые глаза потеряли остроту, будто камень, омываемый прибоем. И лицо замылилось, что ли... Будто пелена. Но не как тень на лице у дедушки, а словно карандашная надпись, не до конца стертая ластиком.

– А ты все еще в книгах живешь?
– этот знающий пронзительный взгляд.

Я кивнул.

– И опять собираешься один бродить по платформе?
– сощурил глаза дед.

Снова кивнул.

– О!
– дядю Колю будто осенило.
– Тогда мы с тобой обязательно встретимся. И...

Он не закончил - схватился за голову.

– Дядя Коля! Ты чего?

Я видел его разным, но с таким измученным лицом - впервые.

Дед положил руку мне на плечо.

– Давай, Коль, отдыхай. Пойдем мы. Если что - заходи, коли силы будут. А если совсем невмоготу, то кричи, лады?

Смотритель кивнул.

Мы двинулись к двери. Я опустил взгляд и отвел ногу, чтобы не наступить на мелкие следы. Не удержался и повернулся.

– Дядь Коль, а у тебя питомец какой появился, что ли? Кошку завел?

– Ага, питомец, - кивнул смотритель и улегся на койку, оправляя пинжачок.
– Мы с тобой теперь будем причастны.

– Причастны? К чему?

Дедушка недовольно цокнул и, глядя на мою наклоненную голову, буркнул:

– Вылитый сов.

Дядя Коля поднялся.

– К новым историям!
– подмигнул он и лег.

А уже через несколько минут я разувался в сенях и искал взглядом излюбленные тапочки, сплетенные дедом из бересты. Послышались быстрые шаги бабушки, но их опередил вкусных аромат выпечки. Мы вошли.

– Ну, наконец-то приехал! Ну, Санька, сколько ж книг на этот раз взял с собой?

Мягкий и добрый голос. В коридоре возникла бабушка. Все, что я успел заметить, это светло-бежевый фартук. После чего потонул в объятиях, пахнущих сливочным маслом, костром и теплым хлебом. И, пожалуй, чем-то сладким (быть может, ванилью или сгущенным молоком). Бабушка напоминала теплый пирожок и всегда выглядела хорошо: опрятный халат, аккуратная прическа с собранным пучком волос на затылке, нефритовые бусы, круглое светлое лицо, похожее на луну, и удивительно молодые для ее возраста ярко-голубые глаза. Правда, они немного поблекли, словно выгорели на солнце.