Станция Университет
Шрифт:
Примерно с таким же воодушевлением рассталась с нашими ваучерами бабушка Оля. На фото: обмен ваучера на акции специализированного фонда инвестиций «Альфа Капитал»
За несколько месяцев до этого происшествия Чубайс сказал: «Мы мечтаем, и на это направлены наши серьезные усилия, скупить ваучеры у тех, кто бедствует, скажем, у пенсионеров. Мы намерены создать широкую сеть частных фирм, конкурирующих за то, чтобы у «бедной бабушки» купить ее личный приватизационный чек. Мне известно, что уже сейчас многие коммерческие фирмы начали составлять списки этих самых «бедных бабушек»». Моя бабушка Оля, увы, стала одной из многочисленных жертв, у нее ваучер даже не купили, а интеллигентно отобрали.
Обогатила приватизация немногих, но зато как! Всего за миллиард долларов США треть промышленности России мгновенно перешла в частные руки!
Богатые
«No advertisements, no image campaigns, nothing to get people excited about the idea of privatization!» [74] , — сокрушалась англоязычная газета The Moscow Times. А в это время то, что не смогло сделать наше правительство, спокойно делал американский евангелист Билли Грэм, приглашенный Русской Православной Церковью. В сложные времена РПЦ, похоже, тоже заблудилась. То она вдруг решила нырнуть в коммерцию, громогласно заявив о создании банка «Ортодоксия» совместно с небольшим греческим частным банком, теперь же с благой целью вернуть надежду людям в тяжелые времена был позван мистер Грэм из Америки, который молниеносно заклеил всю Москву биллбордами со своим профилем на черном фоне и подписями «Билли Грэм: человек, говорящий с людьми». «Почему? Почему хорошие люди страдают? Почему меня не понимают? Почему я несчастен?» — вот вопросы, которые Билли приехал обсудить с москвичами. Рекламная кампания проповедей Билли Грэма была мощнее и понятнее, чем реклама ваучера. Проповеди Билли в течение трех октябрьских дней собирали полный «Олимпийский», а это где-то сорок тысяч человек каждый день. Возле стадиона установили мониторы. Люди, которые не смогли попасть внутрь, слушали весть о Христе, стоя на улице. А на Малой спортивной арене Лужников собирала аншлаги ясновидящая целительница душ, серебряная фея Мария-де-Эль-фано [75] , обитавшая в предыдущей жизни на Альфа-Центавре, где была повелительницей. Мария лечила все!
74
«Никакой рекламы, ничего не делается, чтобы зажечь людей идеей приватизации».
75
В миру — Светлана Велиева.
— И откуда только они взялись, все эти проповедники, целители, колдуны? — удивлялась бабушка Оля. — Как все с Кашпировского началось, так и пошло-поехало.
Оля была права, я сам видел на Пушкинской площади седого, в распахнутой рубахе, американского проповедника. Он бил себя рукой в грудь и кричал что-то о спасении души, причем по-английски. Народ все равно собрался, слушали.
— Борются за наши души, все чудеса обещают, — продолжала возмущаться Оля. — А колдун какой-то, Лонго зовут, открытое письмо коменданту Кремля написал. Просит разрешить опыт провести, оживить Ленина, уверяет, что это будет ценно для науки. Вроде бы он даже уже кого-то оживлял.
— Да ну? Откуда ты знаешь?
— Во дворе нашем все обсуждают, в газетах прочитали.
— И что?
— Да ничего. Голубь (так Оля называла нашего соседа по фамилии Соловей) с девятого этажа говорит, что лучше бы этот Лонго Сталина на месяц оживил, чтоб он порядок в стране навел.
Вечерами по грязным улицам — чистить их почему-то перестали — москвичи спешили домой, где собирались у телевизоров, чтобы взахлеб смотреть мыльные оперы. Выбор был большой. По первому каналу шли «Богатые тоже плачут», по второму — «Санта-Барбара», а по третьему — «Никто, кроме тебя». Невероятно популярными были «Богатые» с главной героиней Марианной. 249 серий по 25 минут! Когда шла «Марианна», потребление электричества и воды в Москве резко падало… В середине лета половина актеров в сериале неожиданно поменялась, об этом специально предупредили дикторы телевидения: «Не беспокойтесь, так и должно быть».
Просмотр бесконечных серий «Богатых» еще не закончился, а уже решили повторять. Под напором колхозников, которые пропустили летние серии из-за уборочной кампании. Марианна стала национальной героиней, о ней наперебой писали газеты. Вечером, когда показывали последнюю серию, гигантская, фанатично преданная Марианне аудитория включила телевизоры в 19.20, а выключила в 19.45 [76] . Бабушка Оля тоже села смотреть, чем же все закончится. Я как раз вернулся домой и из коридора расслышал:
76
Последнюю серию показали в четверг 26 ноября 1992 года.
— Марианна, ты святая? Как ты можешь простить меня? — спрашивал влюбленный в Марианну главный герой фильма, изрядно набедокуривший Луис Альберто.
— Луис Альберто, я могу простить
Потом было еще что-то вроде: «Не волнуйся!», «Скоро все будет хорошо!», «Мы ждали этого так долго!». В общем, счастливый финал. Марианна навек обрела любовь. Экран погас. Бабушка Оля, а с ней и миллионы телезрителей, смахнув слезы умиления, тут же ощутили пустоту. Но лишь на миг! Потому что нас ждали новые сериалы — «Просто Мария», 150 серий, и «Дикая Роза», 200 серий! А еще на подходе был 22-серийный «Возвращение в Эдем»!
Главное в жизни — волна
Я познакомился с однокурсником Женей Лаврентьевым (Лаврик), соавтором письма султану Брунея. Лаврик тоже, кстати, поступил по списку Примакова. Чтобы стать заметным, он не ударил пальцем о палец. Длинный, на голову выше всех, и немного наклоненный вперед, словно Пизанская башня, Женя вальяжно шлифовал паркетные коридоры факультета шикарными желтыми, на широкой подошве и на шнуровке, высокими, огромного размера ботинками Dockers, стоившими на толкучке в «Лужниках» несметных денег. Вельветовые штаны, коричневый кожаный пиджак… Стиляга! Частью стиля было чуть уловимое пренебрежение ко всему, легкий нигилизм, другими словами. Он совсем не походил на экономиста. Скорее какой-то творческий работник. Впрочем, он и стал потом кинорежиссером. С небольшой охотой, я бы даже сказал, неприветливо впускал Женя в свой мир новых людей. Вероятно потому, что со старыми друзьями чувствовал себя комфортно, а от добра добра не ищут. Надо было постараться, чтобы приглянуться Евгению, а для этого следовало как-то выделиться.
Мне это не удавалось. Я неизменно оказывался на периферии его внимания. Меня он просто не замечал. И так бы, скорее всего, и не заметил, если бы не Остапишин. Саша своей жизнерадостностью завоевал любовь Жени с избытком. Избытком был я.
Лаврик жил с родителями и братом в четырехкомнатной квартире на Ленинском. Был он студентом открытым, поэтому, чуть родители за дверь, Женя с друзьями — домой, благо от МГУ рукой подать. А друзья были голодными и бессовестными — тут же потрошили холодильник «Розенлев», причем до основания. В ход шли куриные окорочка, замороженные пельмени и сосиски! Родителям не оставалось ничего.
Женя вообще легко отдавал квартиру на растерзание. Однажды весь паркет в квартире вспорол анонимный танцор, решивший, что прыгать в ритм музыке эффектнее в горнолыжных ботинках. В другой раз из потолка с корнем вырвали люстру и раскокали бачок финского унитаза… Кто-то додумался засунуть в микроволновую печь десяток яиц и забыл про них. Раздался мощнейший взрыв, дверцу микроволновки оторвало, а потолок, стены и пол ровным слоем покрыла липкая желтая пленка — продукт взрыва. Наконец, Женин одноклассник Ерванд, изрядно выпив, почему-то вздумал принять душ, а за это время постирать одежду в стиральной машине. До сих пор неясно, в самом ли деле Ерванд рассчитывал на то, что за время короткого энергичного обливания машина не только постирает, но и высушит белье? Может и так… До стирки, однако, не дошло: загружая вещи, Ерванд положил их на барабан, а не в барабан машины. Поэтому, включившись, электрический аппарат тут же заглох, намертво зажевав белье. Хуже того, электродвигатель стиралки заклинило. В общем, как сказала бы наша дворничиха тетя Паня, «отныне машина к ремонту не принадлежала». (Перлы тети Пани я очень любил.)
Все эти дикие безобразия Женины родители воспринимали стоически. Терпели и Ерванда. С ним я познакомился, когда он, студент Станкостроительного института, пришел по приглашению Лаврика к нам на факультет в гости. Он казался задумчивым интеллигентом, был высоким, немного грузным и близоруким, носил очки, которые постоянно и неуклюже поправлял указательным пальцем правой руки на переносице. Выпив водки под партой во время лекции по социологии, Ерванд, непринужденно задав басом пару громких вопросов лекторше, одним из которых был: «Зачем вы в шапке?», а она и впрямь была в меховой шапке, потерял интерес к предмету и решил прогуляться по учебному корпусу, попросив меня довести его до туалета. Мимоходом он неожиданно вздумал войти в соседнюю переполненную аудиторию математиков, где очкарик-профессор увлеченно вещал о формулах, рисуя на доске умопомрачительные графики. На секунду замерев у дверей, Ерванд, как мне почудилось, поймал нить монолога и, не смущаясь, плавно направился к профессору, положил по-дружески одну руку ему на плечо, прервав монотонную речь и вызвав оторопь в зале, другой аккуратно взял из ладони лектора мел и старательно, не спеша, дорисовал незаконченную извилистую синусоиду. Затем он торжествующе посмотрел вверх, на возвышающиеся амфитеатром ряды аудитории, выдержал театральную паузу, поправил очки на переносице и дал студентам бодрый совет на всю жизнь: «Главное, ребята, в этой жизни — волна!». Выходил Ерванд под овации, профессор аплодировал стоя.