Станция Университет

Руденко Дмитрий Викторович

А еще через день, после того, как нас попросили сопроводить приехавших в Россию международных финансистов в Большой театр, стало очевидно: Валентиныч помог нам вытянуть звездный билет! В Большом давали «Черевички»: музыка Чайковского, литературная канва — Гоголя. С Большим у меня с детства выходили казусы. Самый запомнившийся случился на скучной премьере «Млады» Римского — Корсакова. Все тогда казалось мне длинным: дирижер был длинен, смычки скрипачей были еще длиннее, певцы были просто длинными, а опера была длинна невыносимо. Мой одноклассник Валерка, очень неглупый парень, прозорливо прихвативший с собой карманный радиоприемник, в самый громкий момент оперы, который настал в 20.30, заговорщицки предложил мне прослушать «Новости спорта» по «Маяку». «Никто не услышит», — уверил меня он. После «Новостей спорта» началась программа «По вашим заявкам». «По многочисленным просьбам радиослушателей передаем песню Михаила Боярского «Дрессировщик»», — монотонно произнесла ведущая. «Ура! — возбужденно прошептал Валерка. — Это моя любимая!». «Моя тоже», — поддержал я. Радиоприемник лежал перед нами на красных бархатных перилах верхнего балкона. «Ап! — заголосил Боярский. — И тигры у ног моих сели. Ап! И с лестниц в глаза мне глядят». Внизу бушевал оркестр, смычки пели исступленно, дирижер самозабвенно

размахивал палочкой, его длинные седые волосы, развеваясь, не поспевали за вдохновением. Музыкальная волна нарастала, становилась мощней, и вот, наконец, как девятый вал, она обрушилась сначала на партер, потом на амфитеатр, вжимая восторженных театралов в спинки кресел. Вдруг… Дирижер взмахнул палочкой и замер, предвкушая овацию. Вместе с ним замер оркестр, и весь театр погрузился в звенящую тишину. И тут Боярский взял свое: «Ап, и кружатся на карусели. Ап, и в обруч горящий летят», — раскатилось по залу. Нас, конечно, с позором изгнали из театра, а потом вызвали родителей в школу.

Теперь, много лет спустя, посередине «Черевичек» бессовестно, на глазах у влиятельных иностранцев, засыпал мой друг Сева, променявший накануне драгоценный сон на кипу скучных бухгалтерских документов, выданных Зубайдуром для ознакомления. Вернее, сначала он, как это получше описать, клевал носом. А на протяжной, душераздирающей арии кузнеца Вакулы: «Слышит ли, девица, сердце твое лютое горюшко, горе мое?», силы Севу покинули совсем. Мой друг более не смог держать голову, и она, плавно качнувшись влево, потом вправо, потом снова влево, мягко легла на плечо президента Европейской федерации инвестиционных аналитиков и старейшего члена Комитета по международным стандартам финансовой отчетности господина Дэвида Даманта. Я ущипнул Севку, но он даже бровью не повел. К счастью, Дэвид Дамант, благодушный дедуля, сидел с влажными глазами и не отвлекался по пустякам.

За сладким пряником, однако, настало время кнута. Нас подключили к важной работе по подготовке, ни много ни мало, Закона об аудиторской деятельности в РФ. Валентиныч не обманул: с утра до ночи мы переводили. Устно, письменно, синхронно, последовательно — по-всякому. Но прежде всего нас посадили перед компьютерами, которые тогда были исключительной редкостью, и научили работать с программой Windows. Программа полностью оправдывала свое название — на нас вылетали настоящие беспорядочные, неуправляемые окна!

Мало-помалу нас стали приглашать на встречи партнеров «Де-лойта» с государственными деятелями, из которых запомнил лишь Татьяну Парамонову, банкиршу Центрального банка, и Починка, председателя планово-бюджетной комиссии парламента, будущего министра. В промежутках между встречами мы письменно переводили занудные бухгалтерские тексты. Работа была монотонной и кропотливой, оттого — изнурительной. Но мы старались изо всех сил. Допускаю, что первыми переводчиками с русского на английский таких статей бухгалтерского баланса, как «животные на выращивании и откорме», «рабочий скот» и «продуктивный скот» были мы с Севкой.

— На референдум пойдешь? — спросил меня Севка в апреле [96] .

— Конечно.

— Да, да, нет, да? — улыбнулся Севка.

— Им я не верил никогда, мой ответ: «Да, да, нет, да»! — отчеканил я разрекламированную речевку.

— Судьба России в наших руках, — парировал Севка другим известным слоганом времени.

На носу был очередной референдум. На нем нам предлагалось поддержать либо Ельцина, либо парламент, который дерзко наступал на президента, стремясь перехватить контроль над правительством, а заодно и всю власть в стране. В какой-то момент парламент даже чуть было не отрешил Ельцина от должности. Делалось все по закону, в соответствии с Конституцией, поэтому Ельцин даже не мог особо противостоять и лишь называл происходящее «ползучим переворотом». Единственное, что ему удалось, — добиться проведения референдума. Агитация развернулась мощнейшая. Сторонники Ельцина призывали сказать «Да, да, нет, да»: три «да» — президенту России, курсу реформ и досрочным выборам депутатов и одно «нет» — досрочным выборам президента России. Но было много и тех, кто как мантру повторял «Нет, нет, да, нет!»: ведь, как говорили, если Горбачев за шесть лет правления довел нас до ужасной пропасти, то за шесть ельцинских месяцев мы сделали громадный шаг вперед. Народ сказал четыре «да», но референдум вообще ничего не решил. Напряженность не спала. Парламент продолжил точить свои длинные кинжалы.

96

Референдум прошел 25 апреля 1993 года.

Щедрая надбавка

Мы с Севой работали все больше, и, как всегда в таких случаях, стало казаться, что нам недоплачивают. Тщательно все взвесив и бесповоротно решив, что надо требовать повышения зарплаты, мы направились к Зубайдуру Рахману.

Зубайдур внимательно выслушал нас, сидя в огромном кожаном кресле бежевого цвета, закатил глаза, недовольно пошлепал пухлыми губами, пошипел, пофыркал и спросил:

— Ну и насколько больше вы хотите получать?

— На 10 долларов в месяц, — ответили мы, имея в виду повышение с 90 до 100 долларов каждому.

Зубайдур задумался минуты на три, устремив свой взгляд сначала в стену, потом в потолок… Судя по трагической гримасе, дума его была тяжелой. Наконец он вернулся на грешную землю, запустил руку в карман и достал две мятых пятидолларовых бумажки.

— Хорошо! Вот, держите, — он протянул нам банкноты. — Ваши десять долларов. На двоих!

Мы с Севой в шоке переглянулись. Гневить судьбу было неразумно. Лишние 5 долларов мы все-таки получили, а это было немало — средняя зарплата в стране в мае равнялась примерно 18 долларам. А деньги были очень нужны. Хотелось не только сводить концы с концами, но и развлекаться. Появившиеся в газетах разделы «светской хроники» задавали ориентиры: «В гостинице «Космос» отмечалась годовщина РТСБ [97] . Как ни странно, мужчины предпочли появиться в зале в блейзерах — от Кензо (Kenzo) или Лагерфельда (Lagerfeld). Предприниматель Константин Боровой был одет в строгий темно-синий костюм, белую рубашку с широким галстуком в красную и синюю полоску. Блиставшая на приеме Ирина В. призналась, что предпочитает

одежду и духи французских фирм, хотя и не разделяет повальное увлечение черным цветом, о чем свидетельствовал ее элегантный удлиненный белый пиджак. Проявлением индивидуальности г-жи В. явились очки, на покрытие оправы которых пошло чистое золото и полудрагоценные камни — корунд и горный хрусталь. Этот эксклюзивный вариант оправы фирмы Casanova обошелся ей в $300». Вот еще: «30 апреля 1993 года Федор Бондарчук решил выйти из затворничества и снял рекламный ролик с участием своей жены, а также Филиппа Янковского и Степана Михалкова. Рекламировали они горячительный напиток, а именно водку «Зверь». Затем вся компания отправилась в технодискотеку, расположенную в кинотеатре «Ударник», где в этот вечер веселилась едва ли не вся «золотая молодежь» столицы. Там они встретили Артемия Троицкого и Степана Полянского (ведущего «Лотто-миллион»). Не пожелав расставаться, многие из участников встречи на дискотеке продолжили веселье на известном пляже на Николиной Горе». Наконец, «президент Ассоциации международного сотрудничества «Кентавр» Григорий Н. обвенчался с двадцатилетней московской студенткой Ириной. Своей невесте он преподнес в виде свадебного подарка бриллиантовый гарнитур и дом в Гамбурге. Григорию Н. 32 года. Закончив Институт физкультуры, он стал профессиональным самбистом; в прошлом был чемпионом Москвы по самбо. Свою деятельность в бизнесе начал с перепродажи аудио- и видеоаппаратуры, потом освоил торговые операции по компьютерам. Когда появилась возможность, свои знания в области рыночной экономики пополнял в Англии и Болгарии, окончил Высшую коммерческую школу Занимался организацией антикварных аукционов» [98] .

97

РТСБ — Российская товарно-сырьевая биржа.

98

Все заметки — из раздела «Светская хроника» «Коммерсанта», весна — лето 1993.

Саня Попов

В конце мая среди бела дня хлопьями пошел снег, таявший на лету. Нам с Севой не сиделось дома. В последней электричке мы ехали с Павелецкого вокзала за семьдесят километров в Привалово на день рождения к моему ровеснику и соседу по дедушкиной даче Сане Попову, которого знал с детства, с тех давних «дней, где утро было рай, и полдень рай и все закаты! Где были шпагами лопаты, и замком царственным — сарай!» [99] . Саня закончил великолепную школу № 91 на улице Воровского [100] . В ней Академия образования проводила эксперимент, усиленно преподавая и математику, и английский. То есть это была спецшкола в квадрате. Удивительно, но Саня ухитрился оказаться вне эксперимента, очутившись в так называемом «литературном классе», где ни математику, ни английский углубленно не изучали. Зато Саня стал много читать, а из книг впитал непреходящие ценности, став добрым, отзывчивым и надежным другом для многих.

99

М. И. Цветаева.

100

Переименована в Поварскую (точнее, вернула себе старое название).

В детстве мы бегали с Саней в лес за подберезовиками и подосиновиками, строили шалаши, гоняли на великах, подкладывали камни на рельсы перед приближающимися поездами, втайне надеясь пустить их под откос, забирались в заброшенные дачи, ловили тритонов и пиявок в ручье и карасей в пруду, прятались в зарослях кукурузы на бескрайнем колхозном поле, ходили в деревню за молоком, звеня бидонами, аукали в колодцы, мечтали добраться украдкой от родителей до загадочной церкви в Кишкино, затерянной в глухих лесах, а один раз даже подглядывали из окна Санькиной комнаты, как раздевается в доме напротив, готовясь к дневному сну, красивая Регинка, девчонка, которая была старше нас года на четыре. Регинка уже несколько раз побывала с родителями в ресторане ВТО (Всесоюзное театральное общество), где, она была уверена, на нее обратил внимание подающий надежды Леня Ярмольник, только что сыгравший в эпизодах фильма «ТАСС уполномочен заявить». Регинка была влюблена в Ярмольника. Я ревновал. Сане было все равно. Он беспрестанно слушал песню БГ «2-12-85-06 — это твой номер» [101] . С тех далеких времен это единственная песня Гребенщикова, которая мне нравится. Раз в месяц вечерами мы разжигали костер на опушке бескрайнего леса, где весь наш поселок, взрослые тоже, собирался беседовать, запекать картошку в углях и петь песни под гитару. «Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены» и «в флибустьерском дальнем синем море бригантина поднимает паруса», — брал за душу наш сосед, калека на костылях, отец двух детей, арендовавший на лето Аксаринскую дачу. Аксарин был дед дворянского происхождения, тонкий и длинный, как бамбуковая удочка. Он был старожилом поселка и развел в нашем пруду карасей. В высоком черном небе висела космическая, буквой «W», Кассиопея, а наполненные ковши Большой и Малой Медведиц сказочно оберегали Млечный Путь от слишком яркого пламени нашего безудержного, трескучего костра. Саня был симбиозом двух людей — юного Платона Каратаева (напомню, что Платону в «Войне и мире» было за пятьдесят; чтобы вообразить Саню, надо представить Каратаева молодым) и игрока «Манчестер Юнайтед» Пола Скоулза. Платон — душа, Скоулз — внешность. Короче говоря, мы с Севкой мчали к Сане.

101

Борис Гребенщиков.

Выйдя на платформе Привалово, мы затянулись свежим воздухом. Когда, шипя, уползла в даль электричка, нас окружила кромешная тьма — наша попутчица в трехкилометровом марш-броске до Сани — через поле, потом сквозь деревню Константиновские хутора, где дома и деревья встали плечом к плечу, а затем — по кромке березовой рощи. Торопились мы, как выяснилось, зря. Саня давно заснул, сжимая в руке полупустую бутыль. Его огромный дом тем временем ходил ходуном, скрипя своими старыми досками. Музыка гремела, пляски сбивали с ног. Гибкая черноволосая болгарка рванулась на меня из темноты, обожгла неистовым взглядом. Слышался бубен и звон гитары. В дальней комнате друг Попова Миша Фишман настойчиво вызывал кого-то на дуэль, требуя немедленной сатисфакции. Мы с Севой решили ничего не замечать и, прихватив наколотой березы, прямиком направились на ночлег на мою дачу.