Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской
Шрифт:
Она роздумалась:
«Пошто в старых девках оставаться? Лучша пойду за этого да к рукам приберу. Роботать не заставит. Я роботницу возьму».
И согласилась.
Иван говорит:
— Нареченной батюшко и нареченна матушка, и нареченна возлюбленна невеста! Сватьбу нельзя откладывать! Через семь ден венцаньё!
Домой приехал, росказал, каку невесту берет, так все разахались, а мать прямо плачот:
— Да я слыхала: гордёна, набалована, любит, штоб шапки перед ей ломали, ницего не умет, и робить
— Нет, говорит, мама, не всякому слуху верь. И роботать будет, и меня любить будет, и тебя уважать будет, — только ты мне ни в чем не перечь и собирай все как надо по хозейсву: через сем ден свадьба.
И все по деревне ахают, смеются:
— Она от его убежит! Она с їм жить не станет! Городской дурак деревеньску боhату дуру берет!
И пошли…
Боле всего девки, да жонки.
А он к товаришшу и к сестры двоюр о дной:
— Ты, Петька, дружком будешь!
— Ты, Маша, свахой.
Это двоюр о дной сестры. Те радехоньки поез собирать.
И он стал сродников всех собирать, а за день до венца отправился в город на базар и купил трех коней по три рубля. Привел домой этих коней: эдва переступают, эдва дышут.
Мать увидела, заплакала:
— Да ты одичял? Эдаких коней купил?
— Не велики деньги: три трешницы. Съедят не столь много, а два дня протянут. Столько мне и нать.
А тут Петька бежит:
— Все ле закуплено? у меня все готово, самолучши кони стоят… А это ты куда эких животин купил?
— После узнашь, а завтра поедем по невесту, приготовляйси. На утро поезд собрал, вся деревня здрит, отличной поезд, только под жонихом тройка страшна, кони страшны.
— Ну, уж до черквы не доедут…
Приехали в невестин дом, после того невеста села с др у жком и со свахой на жониховых кляч, а жоних по отдельности. Ну о полдороги Ваня остановился, велел дружку и свахи уйти, а сам с невестой сел. Она гомулькой покрыта и не сметила, как пересаживались. Только глаза росширила: ни дружка, ни свахи, они с жонихом в поле стоят. Одна пристяжна из сил вышла, дале уж не можот итти, а жоних кричит, страшно ругаетси. Та стоїт. Он крикнул:
— Смотри, третьего накона не дожидайси, прирежу!
Та стоїт. Он взял, коня прирезал. Едут дале, втора пристяжна пала. Жоних страшно ругается, кричит, — конь лежит, он опеть:
— Ставай! Третьего разу не дожидайси! Прирежу!
Конь лежит, не ставает. Иванко слез, сругалси, коня прирезал, также и коренника, а сбрую от кажного в санки побросал, а потом к невесты:
— Катя, говорит, ставай!
Она сидит, молчит. Он сгремел:
— Вылазь! Третьего разу не дожидайся! А то как коня прирежу!
Она
— Вези санки!
Она было смолчала, он как крикнет:
— Вези!
Она и повезла санки со всей кладью.
— Сыми гомульку!
Она уж сразу снела. Потом видит, она пошла.
— Сымай шубу!
Она уж снела, да сама уж в санки ложит.
Ишла с полверсты и пристала.
— Я, говорит, Ваня, оцень пристала, больша не могу.
— Одежь шубу! Пойдем пешком.
Идут, он говорит:
— Смотри, свешшенник спросит, своей-ле волей идешь, отвечай, што своей, а не то, как коня прирежу!
Пришли в черкву, там все готово. Свешшенник начал править свое дело, обрашшает к ей вопрос: своей-ле волей идешь, она отвечает, што своей (сама тресется); к ему — разумеется, своей. И так до трех раз. Ну и все готово. Петька уж брошены санки привез, запрежены хорошима коньми (у его дома были жа хороши). Ну дома гостьба, народу много и все удивляются на молоду: тиха да смирна. Она была уж рада, коhда с ей по хорошему говорят, не грозят, не ругают.
Дале окажись Катерина послухмяна да и роботать горазда.
Дошел слух до ейных родителей. Мать здумала проведать свою дочь: како житье. Иван ей в окошко приметил и говорит жоны:
— Катя, к тебе мать идет. Грей самовар, угошшай, а мне недосуг, итти нать.
Ну, мать приходит, здороватся.
— Как, Катя поживашь?
— Очень хорошо, Ваня меня любит, жалеет, свекровка — тоже, заместо тебя, все закрашиват.
А мать свое:
— А я слыхала, што ты извелась на работы, вишь как похудела, да побледнела. Ты їх не слушай. Иван твой мельница пустопорожня, езык невесть цего навернет, свекровки все лихо, ниц"e не робит, а все ты. Ты не роботай, а как бить станет, ты к нам бежи.
В это время заходит Иван.
— Катя, неси уздечку!
Катя подала.
— Цего с ей делать?
— Обратывай матери.
Катя стала говорить, што с ей хорошо обрашшаются.
— Катя! Веди ее во двор, запрегай в соху, да привежи, штоб не ушла, будем картошку на ей пахать, как попьем чайку.
Ну почайпили, Иван и говорит:
— Ну добежи, погледи, не убежала-ле мать.
Та посмотрела: мать развезалась и убежала. Она приходит и печалуется:
— Вот Ваня, дьявол-то; развезалась, убежала и все побросала.
— А церт с ей! Убежала дак убежала!
Опеть живут хорошо, советно.
А старуха та прибежала домой растрепана, на голос воет, што дочь загубили, выдали за лешего. И все воркует, и все неладно…
Ну, старик делать нецего, сам поехал смотрять затево житье, как дочи: позорится-ле за роботой.
Иван сметил, што тесть идет, опеть к жоны:
— Этта, ты угошшай отца, а я пойду, мне как недосуг, нать сходить…