Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской

Озаровская Ольга Эрастовна

— Надо уж подать ему.

— Молчи, дьякон, куда ему? Лежи уж, куда тебе?

— Нет, уж нать!

И подал ему уружье и опять к ней. Вот они утешаютьця. Она блинов подала, едят.

А мужик уружье на дьякона навел да стрелил. Убил дьякона, полон рот блинов ему напихал, потом посадил в лодку, в руки как-то весло привязал, да в кусья спрятался, смотрит, што будет.

Мужики неводили, — дьякон пловет. Они вопят:

— Дьякон, не езди в тоню! Дьякон, не езди в тоню!

Один лодку пехнул, дьякон увалился в воду.

А тот выскочил из кусья:

— Ты што дьякона утопил!?

Мужики грохотали:

— Ну и жонка! Вот как молитце! Подай, штоб оглох, ослеп!

Женки верещали, и понять было невозможно ни одного слова, точно прорвалась плотина северной сдержанности.

— И все они хитры!

Это упрямо твердил Скоморох, не спуская глаз с молодки, которая тоже потеряла свой обычный покой.

В это время Кулоянин своим приятным голосом запел.

15. Чурило Пленкович и Василий Пермята

Выпадала порошка да снежку белого, Да по той порошки, по белу снежку Да не заюшко скакал, не бел горносталь, Ишшо

шол, hде прошол да удалой доброй молодец, Да по имени Чурило Да ведь Пленкович. Чурилко младый Пленкович, Ходил гулял по чужим жонам. Говорит-де как деушка ему служаночка, Деушка Чернаушка: «Не ходитко, «Чурило, да по чужим жонам, По чужим жонам, да по чужим гузнам, Потеряшь ты, Чурилко, да буйну голову». Говорит де деушка служаночка, Служаночка деушка-Чернаушка: «Я пойду скажу Василью Пермятину!» — Да не сказывай Василью Пермятину, Я куплю тебе шубочку соболиную. — «Уж ты, ой еси, Чурилошко Пленкович, Не надо мне твоей шубочки соболиною, Я пойду скажу Василью Пермятину». — Деушка-Чернаушка, не сказывай Василью Пермятину. Я куплю тебе чуден крес, Не дешев, не дорог — тысечу рублей. — «Не надо мне твой чуден крес, Я пойду, скажу Василею Пермятину». — Ты гой еси, деушка-Чернаушка, Я куплю стрелочку каленую, Каленую стрелочку разрывчату. — «Не надо мне твоя стрелочка каленая. Я пойду скажу Василею Пермятину». Надевала она тонки белые чулочки с чоботам, Пошла-де она да во божью церков, Крес от кладет по писаному, Поклон от ведет по ученому, Да подходит она к Василью Пермятину Близко по близко: «Да пойдем мы, Васильюшко, да из божьей церквы: В доме у нас нешшасье повстречялосе». Тому-ле Василей да не ослышался, Крее от клал по писаному, Поклон вел по ученому. Пошол Василей да из божьей церкви Сапог о сапог покалачиват, — Приступ о приступочек прогнибается, Пошол де Василей из божьей церквы со служаночкой, Со служаночкой-деушкой, со Чернаушкой. Подходит Василей ко своей гридни, Подходит к палатам белокаменным, Да заходит Василей на красно крыльце, Брякнул Василей в золото кольц"e, Не отворяет ему молода жона, Молода жона да Настасья; Брякнул он во второй након кольц"e, — Не отворят ему молода жона ворота. В третей раз брякнул золото кольц"e, Отворят ему Настасья дочь Коломисьня, Выходит в тонкой белой рубашецьки без чоботов. Заходит Василей во свою гридню, Отворяет-от двери хрустальнея, Да заходит он в фатерочку белокаменну, Лежит на кроватушки тесовыя, Лежит да Издолишшо проклятое, Проклятое Издолишшо Чурилушко млад Пленкович. Сымат Василей да саблю вострую, Хочет рубить да буйну голову, Да раздумался Василей Пермятин сын: Сонн о го рубить, аки мертвого. Проснулся Чурило-от Пленкович От великого сну боhатырьского. Спросил Василей у Чурилка: «Ты котороhо отца, которой матери?» — Я отця Издолишша Проклятого. — Не спросил болей Васильюшко, Отрубил у его буйну голову. Выводил он свою да молоду жону На широкий двор, отрубал ей да праву ручюшку: «Не надо мне права ручюшка: С тотарином она да обумаласа». Отрубил у ее да леву ноженьку: «С тотарином она да оплеталася»! Отрезал он белы груди: «Тотарин лежал да на белых грудях!» Тогда рубил у ей буйну голову, Разметал все по чисту полю. Тогда пошол Васильюшко со служаночкой Во божью черкву.

Закончив былину, дедушка рассказал маленькую сказку.

16. Поп и дьякон

Влюбился дьякон в попадью и ходит к ей.

Сидит у ей раз, она его спрашивает:

— Куда завтра, отец-дьякон, поедешь?

— Да я поеду попахать.

— Я к тебе приду. Напику шанёг, колобков. Ты насыпь опилок, я по опилкам твое пол"e найду.

— Ладно.

Они говорят, а сын слышит, мальчишка небольшой. Вот попадья напекла шанёг, пирогов сподобленых, пошла к дьякону. А сын рано встал, насыпал опилок по дороги к попу. Попадья по опилкам и пришла. Поп думат: «Што тако, попадья смиловилась, всево напекла, да ешьчо сама принесла».

Она видит, не туда попала, говорит:

— Поп, поди созови хоть дьякона вместе їсь.

А сын говорит:

— У дьякона собака злюшша, без палки не ходи!

Поп взел палку большашшу и пошел.

Сын забежал вперед и кричит:

— Дьякон! Пошто к мамки ходишь? Татка к тебе с палкой идет!

Дьякон бежать:

схватил полы долги, волосье трепешшется…

Поп кричит:

— Дьякон! Иди шанёг да пирогов їсь!

А тот от него.

Помор неожиданно запел.

17. Панья

(песня)

Как пошла п а нья по своим новым сенем, Как по чясту, как по чясту из окошецка смотрела: Ежно из поля, из п о ля да из далека циста п о ля. Ежно едут поедут да все кнезья-боер а , В торок а х везут кнезя да все кровавоё платьё. Выходила млада панья на прекрасно"e крыльц"e, Не дошедши млада панья по низкому целом довела. «Уж вы здрастуйте, кнези-б о ера, Вы видали ли кнезя моего-то бывшего пана?» Как перьвой кнезь слово молвил: «Мы его видом не видали». Как второй-от слово молвил: «Да мы слыхом не слыхали». Как третей-то слово молвил: «Уж мы столько видали: Ево доброй конь рыштет по далеци цисты полям Ево черкасько седелко по пуд-ц е реву волоцилось, Ево шолковой повод копытом лошадь заступает, Ево шолковая плетка лютою змею извивает, Ево буйная глава под ракитовым кустышком, Ево русые кудри вихорем-ветром разн о сило, Ево ясные оци да ясны соколы разносили, Ево церные брови церны вороны расклевали, Ево бело тело серы волки расторгали». Как пошла млада панья со своих новых сеней, Как будила млада панья своих маленьких детей: «Уж вы станьте, пробудитесь, мои маленьки детки! Как у вас-то малых деток света-батюшка не стало. А у меня-то младой панї бывша пана не стало!» Как на другой день млада панья в зеленом лесу гуляла, Во пригоры рвала траву васильевску, Во прикру ты шшипала цветы лазоревы И прикладывала ко свомїм бел ы м шшекам: «Будьте столько же аленьки, мої паныны шшецьки!» Как на третий день млада панья во замуж выходила: «Господа-ле, вы, господа, ко мне завтра на свадьбу, Хлеба-соли кушать, вина-пива пити!» Паньюшка по сеницкам похаживала, Хлопцика за ручьку поваживала: «Пойдем ты, хлопцик, на кружельский двор, Возьмем мы, хлопцик, чярочку винца и братыньку пивца, И выпьем мы, хлопцик, по чярочки с тобой: Ты за мое здоровьїце, а я за твое. Ты-то будешь пьяный, а я весела. Ты будешь плесать, а я буду скакать. Мой-то пан уехал во больш о гулять, Меня пан оставил горе горевать, т о ски-тосковать. Я ведь не умею горе-горевать, т о ски-тосковать Тольки умею скакать да плясать!» Мало по малу сам-от пан на двор. Выскоцил хлопцик — из полу-окна, Выставил хлопцик правую руку, а левую ногу. Отсек пан у паньюшки по плець голову: «Вот тебе, паньюшка, чяроцька винця, да братынька пивця, Вот тебе, паньюшка, скакать да плясать».

Скоморох уверенно заключил:

— Слышь, Московка! И сколько сказок не перескажешь тебе, и сколько песен не перепоешь, уж всегда перва жонка заведет эту машину, што напутает все. Правильно все! Как я говорил, так и есь!

Жонки не соглашались. Помор остановил возникающий шум следующей сказкой.

18. Кожа

Два брата жило. Один наживной был — другой нет. Невески не советно жили и пристали, штобы делиться. Стали делиться. Ну, как? Все больше старший брат наживал, — ему все и идет.

Разделились: старший брат живет боhато, младший — бедно.

Жона ему говорит:

— Хоть бы какие делишки в лесу нашел, др о ва бы возил.

Поехал он за дровами в лес, лошадь с горки побежала да башку свернула.

Приташшил домой мертву кобылу кожу драть.

Жонка завыла:

— Да как это…

— Да вот с Лисьей Горки побежала, башку свернула.

Кожу содрал, померзла кожа. Говорит жоны:

— Давай кису под товар, продавать кожу повезу, товару накуплю.

— Да што тебе за кожу-то дадут? Много два рубля. Каково товару купишь на два рубля-те?

— Да уж давай.

Пошол с кожей. Далеко город-от был, он к попу заколотилса, а поп в город уехал, попадья ево и не пустила в избу: иди на сеновал.

Он загленул в окошко, а у матушки меликают, меликают танци. И угошшенье на столе, бутылки наставлены. Повалилса он на сено. Поп вернулса, заколотилса, попадья сейчас бутылки в комод, все прибрала. А гость:

— Куда мне теперь?

— А вот в сундук полезай, — и заперла ево.

Поп лошадь заставать пошол, а прохожий «кх, кх».

— Хто тут? Да как можно здесь прохожему человеку ночевать, пойдем в избу.

И привел ево, посадил за стол, а тот кожу под стол.

— Матушка, нет-ли чево выпить?

— Нет, што ты? Я думала, ты из города чево привезешь.

— Да ведь ты запаслива, может и осталось.

— Нет, ничево нет, я тебе ничево не сказала, как поежжал, думала, сам знаешь. Нету, нету.