Старлинг Хаус
Шрифт:
Некоторое время он продолжает это делать, но в конце концов сдается и оставляет меня спокойно разлагаться. Какая-то маленькая, бодрствующая часть меня хочет огорчиться по этому поводу — вот каково это, быть вычеркнутым из чьего-то списка, — но большая часть меня испытывает облегчение. Легче развалиться на части, когда за тобой никто не наблюдает.
Артур Старлинг постепенно, неохотно осознает, что за ним кто-то наблюдает. Первой подсказкой стала нервная дрожь в задней части черепа, которая подсказала
Второй подсказкой стал физический звук открывающейся входной двери. Он проигнорировал его по тем же причинам. Дом был недоволен тем, что Опал уехала — ни один кран не работал, окна были заколочены, а в холодильнике за ночь все превратилось в злобный зеленый осадок, — но он пока не собирался предавать его, открывая для врагов. К тому же Артур пил с таким усердием, что был одновременно пьян и похмелен, и не мог быть уверен, что вообще что-то слышал.
Третья подсказка — звук разбивающейся бутылки бурбона в нескольких дюймах от его головы. Это, как он понял, нельзя игнорировать.
Артур открывает глаза — процесс, не отличающийся от вскрытия пары покрытых коркой банок с краской, — и обнаруживает себя на полу библиотеки, что становится для него неожиданностью. Послеполуденный воздух липкий и горячий, потому что ни одно из окон не открывается, а за ним наблюдает молодой человек. Глянцевые кудри, длинные коричневые конечности, избыток ресниц. В нем нет ничего даже слегка знакомого — кроме выражения лица.
Только один человек смотрел на Артура с такой хитрой, загнанной в угол животной яростью.
— О Боже, еще один. — Слова выходят смазанными и плоскими, что говорит Артуру о том, что его лицо все еще приклеено к половицам. Он снова закрывает глаза и надеется, что младший брат Опал уйдет или рассеется, как дурной сон.
Вторая бутылка падает на пол, чуть ближе.
— Могу я что-нибудь сделать для тебя, — спрашивает Артур у пола, — или нет?
— Я бы сказал «умереть в канаве», но, похоже, ты уже на полпути к этому.
По тому, как она о нем говорила, Артур понял, что Джаспер — это замкнутое, нежное создание, нуждающееся в постоянной защите. Но на самом деле он — резкий и обидчивый шестнадцатилетний подросток из округа Муленберг, от которого все остальные нуждаются в защите.
Артур отрывается от пола по неприятным этапам, несколько раз приостанавливаясь, чтобы вернуть животу вертикальную гравитацию. В конце концов он принимает сгорбленное сидячее положение, опираясь спиной на книжную полку, и повторяет попытку.
— Почему ты здесь?
Джаспер, которому, видимо, стало скучно, пока Артур приводил себя в вертикальное положение, склонился над столом, просматривая записи и папки Артура. Они находятся в состоянии фантастического беспорядка: папки опустошены, бумаги скомканы, желтый блокнот шатко стоит на краю с половиной вырванных страниц. У Артура возникает неловкое подозрение, что он убрал их в приступе бессильной ярости.
—
Артур ворчит.
— Твоя сестра лучше врет.
— Да, но я умнее. — Джаспер отрывается от записей и смотрит Артуру в глаза, угрожая. — Я пришел сказать тебе, чтобы ты оставил ее в покое.
Артур чувствует себя бесконечно старым для этого разговора, а также слишком пьяным, слишком трезвым и слишком жалким.
— Я пытался. Это вы постоянно появляетесь в моем Доме.
— Скажи ему, чтобы и он оставил нас в покое.
Артур уже собирается ответить, что если бы он мог заставить Дом вести себя так, как ему хочется, то Джаспер не стоял бы в его библиотеке, как вдруг местоимение множественного числа пробивается сквозь дымку тошноты. Он заставляет оба глаза сфокусироваться на Джаспере — худом и опасном в полуденном свете, достаточно храбром или глупом, чтобы встретиться с монстром ради своей сестры, — и негромко повторяет:
— Нас?
Опал бы улыбнулась, солгала или схитрила, чтобы избежать вопроса. Джаспер просто опускает голову, как мальчик с резцом в зубах, и не обращает на нее внимания.
— Она не ест. Она не спит. Я даже не думаю, что она читает. — В его голосе звучит малейший, самый ужасный надлом. — Я никогда не видел ее такой.
Груз, который висел над Артуром уже несколько дней, — удушающее чувство вины, которое он сдерживал огромным количеством алкоголя, — обрушивается на него. Оно обрушивается на него, как пушечный выстрел, пробивая насквозь.
— Кто-нибудь должен осмотреть ее ребра… — Он слышит нездоровый хрип в собственном голосе и дважды сглатывает. — С ней все в порядке?
Джаспер совершенно холоден, не столько язвителен, сколько обжигающ.
— Это не твое дело, потому что ты никогда больше не будешь с ней разговаривать, не так ли? — Джаспер подходит ближе, приседая среди сверкающих зубцов разбитых бутылок, пока его лицо не оказывается на одном уровне с лицом Артура. — Я не знаю, что произошло. Но если я увижу еще один синяк на моей сестре, я буду знать, кого винить.
Артуру приходит в голову с болезненной ясностью, которая следует за долгим периодом глупости, что Джаспер был бы совершенно прав, если бы обвинил его. Туман мог подняться в любую ночь за последнюю неделю, и Звери нашли бы Смотрителя бесчувственным, погрязшим в жалости к себе. Они могли бы свободно бродить, как им вздумается, сеять свои дурные семена, возможно, впиваться зубами в бледное горло, скрести когтями веснушчатое лицо.
От паров, исходящих от бутылок с бурбоном, Артуру внезапно становится плохо.
Джаспер бесстрастно наблюдает за происходящим. Он стоит, смотрит на Артура с выражением отвращения, почти жалости, а потом отворачивается. Его ботинки хрустят по стеклу.
— Джаспер. — Глаза Артура закрыты, голова прислонена к книжному шкафу. — Ты должен уйти. Убирайся из Идена.
Джаспер медленно поворачивается назад, засунув руки в карманы. Артур видит сквозь джинсовую ткань очертания кулаков, но голос его ровный и скучный.