Старое кладбище
Шрифт:
Тем же, кто хотел, напротив, избавить себя от непрошеных прикосновений морочного мертвого мира, я помогал охотно и часто.
Что меня действительно удивило – в этом огромном городе оказались толпы людей, которые в той или иной степени ощущали присутствие смерти. Может быть, виною пропитанное мистикой медийное пространство, может быть, я недооценивал степень внутренней бдительности горожан. Но каждую неделю мне звонили десятки людей, которые якобы видели или слышали своих недавно умерших родственников:
– …Мой дедушка умер, тело увезли в морг, но ночью я проснулся от звука его шагов. Знакомое шарканье дедовых тапок по коридору. Мне сначала подумалось – сон, но нет – сел в кровати, протер глаза. За дверью комнаты, в которой я спал, по коридору, шел дед, в сторону уборной. Вот включился свет, послышался звук запираемого замка. Я осторожно высунул голову из комнаты – под плотно прикрытой дверью туалета была щелочка света. Ни жив ни мертв от страха, я подкрался к двери, постучал. В ответ услышал знакомое недовольное кряхтенье. Распахнул дверь – нет никого. Пусто. На следующую ночь это снова повторилось, потом еще… Пока девять дней не справили, так и ходил дед по квартире…
– …Ночью меня разбудил телефонный звонок. Я сразу поняла – беда случилась. В такой
– …Мы купили дачу. Давно искали подходящий домик, а тут прекрасное предложение – озеро рядом, лес, и цена сказочная. Когда пришли оформлять договор с риелтором, нас соседка будущая подозвала, на вид встревоженная. «А вы знаете, что дом в четвертый раз перепродают? Поэтому так и стоит дешево. Я просто предупредить хотела, у вас же дети маленькие…» – «А почему перепродают, что с ним не так?» – заинтересовались мы. «Да его первая хозяйка, покойница, не угомонится никак, – вздохнула соседка. – И при жизни вздорная баба была, а уж после смерти!.. Шастает тут. Она в доме этом померла, четыре года уже прошло». Мы вежливо поблагодарили соседку, немного расстроившись из-за того, что придется жить в соседнем доме с ненормальной. Быстро оформили договор, как раз июнь начался, дачный сезон. Перебрались с вещами на все лето. Первая ночь спокойно прошла, а вот во вторую… Проснулась я от грубого тычка в бок. Даже подпрыгнула и обиженно потерла ребра – синяк будет. Хотела мужа отругать, а потом смотрю – его и нет рядом. Мужа моего бессонница часто мучает, он в такие ночи тихонечко встает и идет покурить на крылечко, под звездами посидеть. Но кто-то же толкнул меня – присниться такое не могло, бок-то болел! Села я в растерянности и вдруг слышу, кто-то в комнате, где дети наши спали, ходит. Пошла проверить – без страха, я же была почти уверена, что это муж. Подхожу к двери, а над кроватью нашего сына бабка какая-то склонилась незнакомая. Лицо к спящему приблизила и как будто обнюхивает. Бабка как бабка – халат байковый, платок из козьей шерсти на плечах, жиденькие пегие волосы в косицу собраны. «Кто вы такая? А ну отойдите от моих детей!» – закричала я. Бабка обернулась, и я отшатнулась даже – лицо у нее было раздувшееся такое, отечное, как у утопленницы. Посмотрела на меня и оскалилась как пес, у которого добычу отнимают. Мне только страх за детей сил и придал – в один прыжок оказалась у кроватки, схватила спящего сына, потом за руку дочку выдернула – та со сна испугалась и рыдать начала. Муж на крики прибежал, за плечи меня трясет. Я ему сквозь слезы объяснить пытаюсь: «Бабка, бабка, вон она!» А он: «Где? Где?» Оборачиваюсь – в комнате и нет никого. В ночь так и не смогла мужа убедить, что не привиделось мне всё. Он решил, что я соседку ненормальную наслушалась, а тут еще нервный переезд и природная впечатлительность. Но спустя день все то же самое повторилось, только на этот раз мы вдвоем с мужем были. Дом пришлось продать. Риелтор даже не удивилась нашему звонку – как будто его ждала…
– …Меня пугает собственный ребенок. Он все время следит за кем-то взглядом, разговаривает с кем-то невидимым. Так было с младенчества. Сначала думали – воображение живое. Но недавно сыну исполнилось три года, он наконец начал связно говорить. И вот однажды собираемся его день рождения отмечать, обсуждаем – того туда посадим, этого – сюда. А он подходит и спрашивает: «А бабушку Лелю куда?» Я чуть со стула не упала. Бабушка Леля – моя бабушка, умерла за двадцать лет до его рождения, он не мог ничего о ней знать или слышать. Ну ладно, думаю, может, фотоальбомы кто-то ему показал. Начала расспрашивать, и волосы дыбом. Сын говорит, что бабушка Леля его всегда спать укладывает, песенку поет. Напеть попытался – колыбельная старинная, простая деревенская, бабушка мне ее на ночь в детстве обычно пела. Этого он точно знать не мог. Дальше – больше. Рассказывает, какой у бабушки Лели халатик, и какой шрам на руке. «Бабушка Леля говорит, что у меня кровать неудобная, не то что у нее. Вот у нее сосновая, тесноватая немного, но привыкла уже, внутри атласом обита, подушка белая с кружевами». В общем, гроб бабушкин описывает. «Бабушка Леля говорит: приходи ко мне в кроватку спать. Будем рядышком лежать. Птички поют, красота!» Тут уж я не выдержала, позвала сначала священника, потом мага, по объявлению нашла. Священник квартиру мне освятил, маги – какими-то свечками своими почистили. Так сын потом еще и расстраивался долго: «Почему бабушка Леля больше не приходит ко мне? Куда вы ее дели? Зачем вы прогнали бабушку?»…
– …Лег в кровать, только собрался уснуть – звонок в дверь. Кого в такой поздний час притащило? Халат накинул, прильнул к дверному глазку. Какой-то странный пожилой мужик, а лицо у него – как головешка печная, черное. Стоит и покачивается, как будто ноги его не держат. Я спрашиваю: вам кого? Он мое имя называет. И голос глухой у него. «Я вас не знаю. По какому вы вопросу?» – «Мне назначено сегодня прийти, через три четверти часа после полуночи. Я пришел вовремя». Я – здоровый мужик, всю жизнь на стройке работал. Он – дедок сморщенный, на сквозняке слабо качается. Но что-то внутри меня взбунтовалось: не открывай дверь, не открывай дверь! «Приходите завтра, утром», – я старался говорить как можно более уверенно. И сам не понимал, из-за чего разнервничался так, почему сердце колотилось, как на марафонской дистанции. «Лучше открой. Время пришло. Время пришло», – заладил неприятный мужик. Но я уже в постель обратно отправился, да еще и дверь в комнату плотно закрыл, чтобы не слышать, как он возле двери моей копошится. А утром меня крики разбудили. Оказывается, сосед мой помер во сне. Жена его потом рассказывала, что около часа ночи в дверь к ним звонили. Она сама в кровати осталась, а муж в коридор посмотреть вышел. Женщина слышала, как он разговаривал с кем-то.
– …Я домой поздно возвращалась, путь через старое кладбище лежал. Городское кладбище, почти все могилки заброшены, хоронить тут давно запретили власти. Вдруг слышу, зовет меня кто-то: тетя, тетя! Оборачиваюсь – дети. Два мальчика и девочка. Маленькие совсем, дошколята. Все так странно одеты – как будто в крестильных рубашечках. Светлые платьица, и на мальчиках тоже. А у девочки на голове платочек аккуратный, как у маленькой старушки. И все трое – босиком, хотя октябрь уже был, асфальт стылый. Я руками всплеснула: кто же вас оставил одних на улице в такой час? Самый старший мальчик меня и попросил: «Тетя, проводи нас до дома, нам одним идти страшно. Проводи, дорогу мы покажем». Я, конечно, согласилась, не бросать же деток одних. Решила, что родители у них пьющие, вот и вынуждены шляться по улицам в одном исподнем, поди, от гнева выпившего отца спасались. Я девочку за руку взяла, а рука-то ледяная, как сосулька! Накинула ей на плечи шарфик свой, а мальчикам кофту отдала – одну на двоих. Они отказываться пытались: «Тетя, мы не мерзнем, мы любим, когда холодно. Косточки мороз дерет, а нам хорошо, уютно. В жаре, наоборот, противно, склизко, мясом гнилым пахнет, черви копошатся вокруг, щекотно». – «Какое мясо, какие черви? Где вы живете-то?» – растерялась я. Старший мальчик меня успокоил – да вон тут, близко. И повел меня в сторону кладбища старого. Меня это не смутило – через кладбище тропинка шла, можно было насквозь пройти. А за ним как раз и дома жилые были – ну, то есть не дома – бараки. Там всякое отребье проживало – такие детей вполне могли в мороз без портков на улицу выставить. И вот идем мы по кладбищу. Мальчик старший впереди, за ним – братик его, девочка – со мною за руку. Я еще подивилась тому, какие тихие эти дети – между собою даже не переговариваются, просто идут вперед, как маленькие тени. И вдруг девочка за руку меня как дернет и говорит: «А вот тут батя наш живет!» – и на могилу в сторонке кивает. Меня передернуло – надо же такое о мертвом отце сказать. Хотя крошка же совсем, кто знает, под каким соусом ей папину смерть подали. Но странно то, что кладбище-то давно заброшено, а отец их, получается, не дальше как четыре года назад на тот свет отошел. Тут мальчик, который дорогу указывал, вместо того, чтобы тропинки держаться, куда-то в сторону свернул. Между могилок пошел, в глубину погоста. «Стой, стой, куда ты, там нет пути!» – попробовала я его остановить. Он обернулся, покачал головой, посмотрел на меня так грустно и сказал: «Тетя, есть туда путь. Я покажу, идем!» Даже не знаю, зачем я послушалась. И вот привели они меня на могилу. Там три креста деревянных, стареньких, оградка, скамеечка. Пацан руку через оградку перекинул, щеколду нащупал, обернулся ко мне: «Ну, спасибо тебе, тетя! Ступай теперь». Я залепетала: «Это как же… Это что же вы…» Но мальчик строго так повторил: «Ступай же!» И я как во сне обратно побрела. Отошла на два десятка шагов, чувствую, кто-то идет за мною следом. Оборачиваюсь – девочка. На четвереньках, как собачка, по тропинке бежит, меня догнать пытается. Рот раскрыт, и струйка слюны свисает, а бежит резво так – ловкие кошачьи движения, люди так не перемещаются. Я бы так и стояла, как жена Лотова, но тут мальчик старший ее окликнул: «Лиза, нельзя! Фу! Тетя, говорю же, ступай отсюда быстрее!» И я тогда побежала. Так быстро, как никогда в жизни. Только возле дома успокоилась и отдышалась. А следующим утром, чтобы убедиться, что я не ненормальная, на кладбище зашла. Не сразу нашла ту могилку, но нашла все-таки. Прочитала имена на крестах. Похоронены тут были два брата и сестра, погибшие на пожаре полвека назад. Федор, одиннадцати лет, Михаил – восьми и Лиза, которой довелось прожить на этом свете всего четыре весны…
Мертвые ведь со спины подходят обычно. Выбирают момент, когда ты один. Чаще это случается в сумерках, тишину они любят, да и сквозь усталость им проще к сознанию твоему пробраться. Сидишь ты за своим столом, уткнувшись в компьютер или книгу, за окном темнота, комнату только лампа настольная освещает. И вдруг чувство какое-то тяжелое, хотя вроде бы никаких на то причин нет. Ощущаешь чье-то присутствие, даже иногда дыхание будто бы слышишь чужое. Обернешься – нет никого. Но страх начинает подкрадываться, пропитывать каждую клеточку тела – как туман, который из леса выползает и мокрым облаком заволакивает поля. Тоскливо так становится, хочется взбодрить себя чем-то будничным и простым – смешную книгу перечитать, включить какой-нибудь глупый фильм. Только вот не помогает ничего – идиотские шутки героев кино, их яркая одежда и закадровая легкомысленная музыка – всё это как будто бы из другого измерения. Ты все равно чувствуешь, что за спиною ОНО, чему и определения подобрать невозможно. ОНО за твоей спиной, ОНО смотрит на тебя, ты спиной чувствуешь этот пристальный взгляд, ОНО наблюдает, изучает, иногда подходит совсем близко. Ты взрослый человек, считаешь себя адекватным, любишь научно-популярную литературу, оставляешь интерес ко всему потустороннему суеверным бабкам. Но вот же она – эта могильная тоска, глухая, вечная, она совсем рядом, она объективна.
Краем глаза замечаешь в зеркале мелькнувшую тень. Потом боишься по темному коридору в кухню пройти – глупо-то как. Как будто бы есть шанс кого-то встретить по пути. Кое-как засыпаешь – утром все кажется глупостью. Сам над собою смеешься – ну ведь как будто ребенок, темной комнаты испугался.
А потом снова наступает ночь, и снова спина мурашками покрывается – ОНО рядом, близко, ОНО реально. И самое страшное – ты совсем не понимаешь, зачем ОНО здесь, почему не обратится к тебе, почему не нападет, в конце концов, почему ОНО просто существует?
Так часто бывает у городских. Связь с природой давно утеряна, за солнышком не следишь – не можешь точно определить время без взгляда на часы. Просыпаешься кое-как, по будильнику, тела своего не слышишь, ешь что попало, всё какие-то полуфабрикаты и суррогаты, весь уже пропитан химией, запахов не различаешь. Городскому человеку для выживания ни к чему ни тонкое обоняние, ни чуткое тело. Но то, что называют «шестым чувством», – слабенькое, еле теплится в тебе – все-таки осталось и каждый раз предупреждает тебя об опасности, когда наступает ночь.