Старое кладбище

Романова Марьяна

Гостья слушала рассеянно и с удовольствием, не вдаваясь в детали, просто растворяясь в плавной старушкиной речи. Если бы ее переспросили, о чем новая знакомая рассказывала пять минут назад, та вряд ли смогла бы ответить правильно. Но скучно ей не было.

В доме у старушки пахло сушеными травами и воском. В углу висели образа, перед ними всегда горела лампадка. Здесь был крепкий чай из глиняных кружек, платок из козьего пуха, наброшенный на кресло, в который всегда можно было укутаться. Этот платок был как будто бы живым существом, духом дома, он обнимал, а не просто лежал на плечах. Здесь было хорошо – как будто бы обретенный родной дом, которого

у самой Ангелины, порхающей по жизни, никогда не было.

Старушка ценила внимание новой знакомой и однажды вознаградила ее самым неожиданным способом. Посреди одного из бесконечных рассказов о чем-то будничном она вдруг замерла с недонесенной до рта кружкой, помолчала, уставившись в окно, и наконец сказала, что, пожалуй, готова поделиться по-настоящему сокровенным.

– Только, деточка, дурной бабкой меня не сочти. Я не ненормальная. Все, что расскажу тебе, – чистая правда.

Ангелина, конечно, заинтересовалась и дала клятву, что ни при каких обстоятельствах не будет считать новую подругу женщиной, по которой психушка плачет, что бы ни было произнесено.

И тогда старушка, немного стесняясь и не глядя в глаза, рассказала, что ее красавец-муж, погибший двадцать пять с лишним лет назад, на самом деле не бросил ее одну в мире живых. Да, тело его существовать перестало, но он как будто бы все равно остался рядом. И поняла это она в тот день, когда его хоронили. Она была как в полуобмороке – всё так быстро случилось, впрочем, смерть никогда не воспринимается оставшимися как нечто своевременное. Но тут – молодой совсем, и еще вчера они мечтали о том, как однажды вместе поедут к морю, а сегодня она вынуждена склониться над его мертвым лицом, чтобы поцеловать в последний раз.

Прикоснулась губами к холодному лбу и вдруг почувствовала, что кто-то как будто бы за руку ее ухватил, ледяные пальцы сомкнулись вокруг запястья. Женщина вскрикнула и попробовала стряхнуть чужую руку, но та держала крепко. И тогда она посмотрела мужу мертвому в лицо – глаза у того были открыты, взгляд был устремлен прямо на нее. Только вот глаза не как у живого человека, а беловатые, мутные, тусклые. От взгляда этого такая тоска пробирала, как будто ей все кости на ледяные пруты заменили. Потом, позже, она узнала: можно с ним разговаривать, можно чувствовать его рядом, можно жаловаться ему в попытках найти сострадание (впрочем, окормлял ее покойник только своим присутствием, сочувствия и тепла в нем не было вовсе), но нельзя одно – в глаза ему смотреть. А то как в пропасть проваливаешься, падаешь, падаешь бесконечно, и сознание ватой заволакивает, и тело слабеет, как будто бы кровь в тягучий сироп превращается, и так землей пахнет – черноземом, теплым, влажным, сладковатым до тошноты.

Тогда, у гроба, кто-то к ней подскочил, за плечи встряхнул, привел в чувство. Никто не удивился особо: подумаешь, баба на похоронах мужа своего голосит, все только сочувствовали, старались одну ее не оставлять. Женщина никому не сказала, что увидела, – чувствовала, что о таком молчат. Это священная территория, которую чужое внимание осквернило бы.

Той же ночью она села на кровать, фотографию мужа перед собою поставила и свечу зажгла. С рассвета на ногах была, на осеннем кладбище промерзла до костей, поминальные блины в глотку не лезли, и теперь от усталости ее шатало, с трудом удавалось спину прямой держать. Но она верила, что если на похоронах муж появился, то сейчас и подавно придет. И не ошиблась.

В какой-то момент ей показалось, что муж на фотографии голову повернул.

Она хорошо этот снимок знала, его любимый был – и на памятник могильный его же установить собиралась. Такой красивый он был на этой фотографии, как киноактер, и ракурс удачный, в три четверти. И вот теперь – это было чудо, она глазам своим не верила – муж в упор на нее смотрел, и на губах улыбка играла. Ласковая, родная, знакомая, такую улыбку она видела, когда просыпалась позже него и понимала, что он любуется последними минутами ее сладкой дремоты.

Никаких больше чудес в ту ночь не произошло, но она чувствовала, что как будто бы установился контакт с миром, в который ушел от нее покойник. Как будто бы она дверь нащупала, тайный коридор, по которому муж теперь ходить к ней сможет, навещать.

– Так и живу с тех пор, – закончила свой рассказ старушка. – Я его за ангела-хранителя своего почитаю. Ничего особенного муж не делает, просто мне спокойно, когда он рядом. Иногда вижу его как наяву. Обычно в полусне это случается. Слышу за спиной дыхание знакомое, оборачиваюсь, а он в кровати рядом лежит, смотрит на меня. Никогда ко мне не прикасается – я пробовала руку протянуть да по лицу его погладить, но он головой покачал. Видно, опасно это для живых, к мертвым прикасаться. И без того на следующее утро после его посещений голова тяжелая, как будто бы водочное похмелье…

– И что же, любой человек такой коридор открыть может?

Ангелина даже на стуле не могла усидеть от возбуждения, елозила и суетилась, глаза ее заблестели. Это надо же – такое чудо, и совсем рядом. Гораздо интереснее ее надуманных многообразных приключений.

– Не знаю, – со вздохом улыбнулась старушка. – Наверное, надо очень-очень этого хотеть. Я же мужа без ума любила, по-настоящему. Не представляла, как можно жить без него, само понятие счастья только с ним и связывала.

– И больше вы ничего не делали? Просто страстно желали, чтобы он вернулся? – допытывалась любопытная.

Старуха нахмурилась и поджала губы, словно прикидывая, можно ли рассказать гостье последние крупицы ее тайны. Ей не нравился нездоровый интерес сидящей напротив молодой женщины к этой теме, она уже успела немного пожалеть о том, что речь об этом завела. Сразу было видно, что гостья ее – девица беззлобная, но никчемная. Такие, как она, часто попадают в неприятности, и вот получается, что старуха, которая всю жизнь никому не желала зла, своими руками по неосторожности вручила Ангелине опасную карту, показывающую дорогу в миры, цель которых – поглощать и растворять, а не давать знание и отпускать восвояси. Но было поздно – молодая женщина радовалась соседству мрачного чуда, как ребенок конфете, и такой красивой она была в тот момент, что старушка рукой махнула – ладно, мол, слушай. Трудно отказать тому, кто детскую непосредственность не растерял.

– Да, есть еще кое-что… Меня никто не учил этому, сама как-то дошла… Когда человек только умер, дух его силен, но со временем тень слабеет, становится невнятной, прозрачной… Сначала я его часто видела, а потом реже, такой блеклый, как будто бы застиранный. Таял… Я боялась, что однажды он исчезнет совсем, та крохотная частичка, которая осталась от него, растворится в огромном мире. Наверное, так и должно… Но мы, смертные, такие эгоисты. Я не научилась терять, столько на свете живу, да так и не получается. – Старушка вздохнула. – Я очень боялась, не хотела этого. Привыкла, что он со мной. Что я вроде как вдова, а с другой стороны – и не вдова. Вот же он, почти осязаемый…