Старуха Шапокляк
Шрифт:
— Чего тебе надо от меня? — спрашиваю я, но всё же проглатываю таблетку.
— Старуха мне всё рассказала. Сказала, что единственная чудом выжила, «вертушки» через несколько часов после вашего ухода прилетели. Ещё сказала, что надеялась с тобой поквитаться на том свете за себя и за всех расстрелянных. Ещё сказала, что бог точно есть, раз тебя при жизни снова встретила. Собиралась куда надо позвонить, я еле уговорила до утра отложить.
— Зачем? — хрипло спрашиваю я.
— Не жилец она, — сказала Карина. — Только на уколах и держится. Не зря её дети сюда спровадили. Столько в её жизни всего
— И… — я смотрю в глаза Карины и не вижу в них ничего, никакого намёка.
— Что мне эта старуха? — зло говорит Карина. — Она мне никто. Да и по совести говоря, отжила она уже своё. Мне её детки двадцать тысяч «деревянных» в месяц платят и крутись как хочешь, комнату в «хрущёвке» снимай. Не разгуляешься-то на двадцатку. А то, что у меня дочь инвалид с детства, в Харькове с престарелой бабкой живёт, кого это колышет. Три года работаю сиделкой, хоть бы раз её детки сволочи премию заплатили. Нет, только звонят раз в неделю: «Как там наша мамочка, как у неё настроение?» Так что мне, Володя Овчинников, никакого прока, чтобы ты в тюрьму сел, нет.
— Что ты хочешь? — говорю я.
— Пятьдесят тысяч долларов. Коттедж номер восемнадцать. Дверь на террасу приоткрыта. Зайдёшь и задушишь подушкой. Вот медицинские перчатки, чтобы отпечатков пальцев не осталось. Тебе повезло, Володя Овчинников, у меня завтра выходной, я накануне вечером всегда в Москву уезжаю, в пансионате все знают, что старуха раз в неделю одна ночует.
— У меня нет таких денег.
— Найдёшь, — Карина закуривает сигарету. — Никуда ты теперь не денешься.
— Где я в ночи такие деньги найду? — возмущаюсь я.
— Я подожду, — Карина с усмешкой смотрит на меня. — День, два, три. Сколько надо подожду. Только недолго. Захочешь кинуть, анонимку отправлю в ФСБ. Вот тогда ты завертишься как уж на сковородке. Ты ведь дядя, как я понимаю, не простой, не слесарем на заводе работаешь.
— Она точно крепко спит? — я кладу медицинские перчатки в карман.
— Точнее некуда. Имей в виду, у старухи бывают приступы удушья. Так что постарайся действовать аккуратно, чтобы повреждений на лице не осталось. Может, и сойдёт за естественную смерть.
— Я постараюсь, — голова начинает ныть от напряжения. — Ты не волнуйся, я тебя не кину. Мне просто действительно время понадобится такую сумму собрать.
— Я тебе верю, — говорит Карина. — Тебе деваться некуда. Руки-то чего ходуном ходят, водки, что ли, выпейте, Владимир Петрович, для храбрости. Если требуется оправдание, то оно очень простое: не мы такие, это жизнь такая. Сам знаешь, всем на нас насрать.
— Да уж, жизнь, — я выпиваю залпом полный фужер. — Меня эта жизнь с девятнадцати лет преследует…
ххххххххххххххх
В десятом классе у меня появился приятель, возрастом чуть старше, Вася Казухин, первокурсник мединститута. Я тогда начинал покуривать, подошёл к нему возле магазина: «Пацан, купи „Стюардессу“, а то с меня паспорт требуют». Он купил, разговорились, потом у него в общаге
Я сижу в кафе на последнем этаже торгового центра. Я приехал ровно к открытию, столик заставлен пустыми стаканчиками из-под кофе. Охранник несколько раз, проходя мимо, выразительно поглядывал на меня, но так и не решился спросить, что я здесь делаю уже несколько часов. У меня слишком приличный вид, чтобы задавать невежливые вопросы.
Мне очень важно, чтобы вокруг были люди. Незнакомые, посторонние, ничего не подозревающие. Обычные люди со своими обычными житейскими проблемами, такие же, каким и я был ещё вчера.
Не могу сказать, что я испытываю муки совести. Миллиард лет назад, в прошлой жизни, в Афгане, я понял в течение доли секунды — совести у меня нет. Есть страх, дикий, животный, который в одно мгновение перерастает в единственное желание: выжить, выжить любой ценой. Это первобытный инстинкт, думаю я, невероятная сила, сокрушающая и подавляющая, которая заставляла наших предков сжирать во время голодухи себе подобных. Которая заставила меня ебать Агнию, а потом расстрелять её и своих товарищей. Ничего не изменилось, стоит обстоятельствам отойти от привычного стандарта, и лоск человечности тут же слетает. Не берусь говорить обо всех, я оказался негодным героем, но что, в конечном счёте, важнее для человека, чем его собственная жизнь.
Я давно не думал об этом и давно не вспоминал. Так что старуха отчасти сама виновата, что встретила меня на засыпанной снегом дорожке. Я честно пытался забыть, я строил свою жизнь так, чтобы больше не попасть в подобные обстоятельства. Сейчас я жалею, что не поговорил с тобой, Агния. Хотя зачем. С высокой степенью вероятности желание отомстить мне, живому или мёртвому, сидело в тебе все эти годы. И если верить Карине, ничуть не ослабло на пороге кладбища. Для вас, товарищ подполковник медицинской службы, я навсегда остался девятнадцатилетним ефрейтором, предателем и убийцей, который заслуживает только казни. Вся моя последующая жизнь для тебя лишь придаток к этому действию. Извини, я с этим не согласен.
Она умерла не шелохнувшись. Лёгкая смерть во сне, между прочим, многие в её возрасте о такой мечтают. Я приветливо улыбаюсь двум девчушкам, явно сбежавшим с лекции, чтобы поболтать о недоразумениях любви. Они строят мордочки и кривляются в ответ. Как там в песне поётся, будем живы, не умрём. У меня слишком нормальная жизнь, чтобы пожертвовать ею ради какой-то мифической справедливости. Мне, прости великодушно, Агния, внуков растить, на благо родной страны работать, высокопарно, конечно, звучит, но я себе цену знаю, не зря губернатор меня приметил и эти деятели в президентской администрации поддерживают.