Старый год

Булычев Кир

На площади у вокзала почти ничего не изменилось. Только неподалеку от обгорелого столба она увидела еще два таких же. Значит, казни продолжаются.

На ступеньках у входа в вокзал стояли несколько человек. Впереди пожилой мальчик с гитарой.

Когда телега, развернувшись, остановилась перед ступенями, пожилой мальчик ударил по струнам и завопил старую песню:

– «Встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше...»

– «...Ты услышишь, ты услышишь, как веселый барабанщик...» – подхватили остальные.

Зрелище

было удручающим, хотя Люсе эти певцы были знакомы с прошлого раза. И она догадалась, что они встречают коллегу, о котором слышали, что он знаменит. А может, кто-нибудь из них успел в предыдущем мире послушать Веню.

– Вылезайте и раздавайте автографы, – посоветовал Кюхельбекер Малкину, перекрывая общий шум.

– Это ко мне? – спросил Веня. И на глазах ожил. Он был вампиром, который питается шумом аплодисментов.

– Наконец-то у вас есть поклонники и в лепрозории, – сказал Кюхельбекер, первым спрыгивая с телеги.

– Он бывает груб, – сказал Леонид Моисеевич.

Доктор хотел помочь Люсе, но она его опередила.

Люся услышала, как один из них сказал, его голос прогудел из-под слишком большой каски:

– Курить хочется, сил нет. Жизнь прошла, а курить хочется.

Певцы оборвали балладу и кинулись жать руку Вене. Толстая девица, закутанная в невероятных размеров павловский платок, протянула ему букет сухих веточек.

– Чем богаты, тем и рады.

Остальные принялись хлопать в ладоши.

Веня принял веточки, улыбался, кланялся, словно сошел со сцены во Дворце съездов.

– Может, сначала доктор вас осмотрит? – спросил Кюхельбекер.

– Только не это! Я же специально убежал от докторов! Я хочу быть молодым и здоровым! – отмахнулся Веня.

Поклонники хлопали в ладоши, а Леонид Моисеевич тихо произнес:

– Ах, как он заблуждается! Ведь боль тоже не знает времени – она может быть вечной. Знаете, что любопытно? Именно на этом построена концепция ада.

– Голова все время кружится, – сказала Люся и оперлась на руку доктора.

– Молодой человек! – закричал Леонид Моисеевич. – Товарищ Малкин! На минутку!

– Что еще?

Веня остановился и настороженно полуобернулся, словно почувствовал неладное.

– Скажите, чем вы отравили Люсю?

– Кого? Ах, эту девочку? Ума не приложу. Спросите у Пронькина. Это мой директор.

И он скрылся в дверях.

– Я думаю, что он и в самом деле ничего не знает.

Кюхельбекер потянулся, как после уютного сна, и сказал:

– Я предупрежу его величество о вашем приезде. А вы подождите там... в зале ожидания.

Затем он обернулся к велосипедистам и велел одному из них отнести на кухню ящик с припасами, привезенными с Земли.

Люся подумала было, что велосипедист и украсть может... И тут же ее охватил ужас: «Ведь им, велосипедистам, как и всем прочим, здесь еда не нужна. Им плевать на бананы. Бананы – это прихоть императора, воображающего, что он может продлить свою

настоящую жизнь... А так вот пройдет неделя, другая, и мне тоже станет все равно, есть или не есть, спать или не спать... Я стою сейчас здесь, как человек, которому поставили диагноз, смертельный диагноз, но опухоль или язва во мне еще не болит, она существует, но заболит завтра, и ничем нельзя ее остановить, умалить, отсрочить... Только бы Егор, Егорушка... А что, если он и не знает, что я здесь? Может, он думает, что я уехала куда-то? Или мать не отдала ему записку? Ну не увидел он зова о помощи! Это вероятнее, чем его появление здесь».

Леонид Моисеевич под руку вел ее по ступенькам и вдруг удивился:

– Как вы выросли! А кажется, что мы встречались только вчера.

– Выросла? – Люся вернулась на землю. Она не задумывалась об этом.

– Павел Петрович много раз говорил о вас, – сказал доктор. – Но я был против вашего возвращения.

В зале ожидания было немало народа – видно, знали о ее приезде.

Люся остановилась в дверях вокзала, ожидая, пока глаза привыкнут к сырому полумраку зала.

И в этот момент она увидела ужас в глазах разодетой придворной дамы. Дама запрокинула голову. Другие тоже смотрели вверх, открывали рты, как в замедленной съемке.

Люсю сильно ударили в бок – она потеряла равновесие и упала на каменный пол.

Рядом – совсем рядом – бухнуло нечто настолько мощное, что вздрогнуло все здание.

Когда Люся пришла в себя, вокруг громко кричали. Потом стало больно локтям и коленкам. Кто-то стонал – она обернулась. Доктор лежал рядом – это он ее оттолкнул? Почему?

Чуть дальше лежала расколотая плита, упавшая откуда-то сверху.

– Наверх! – кричал Кюхельбекер. – Скорее!

Велосипедисты пробежали мимо и скрылись в дверях – там, наверное, была лестница.

Господин Дантес, курчавый, изящный, красивый, но весь какой-то смазанный, нечеткий, пытался поднять Люсю.

– Больно же! – Она все же поднялась, и боль от коленки дошла до сердца. – Что с доктором? – спросила она.

Доктор медленно повернулся на спину и открыл глаза.

– Я ушибся, – сказал он.

– Это вы меня толкнули? – Превозмогая боль, Люся присела на корточки рядом с ним.

– Было глупо везти тебя за столько верст и потерять в двух шагах от цели. Император бы мне этого не простил.

– Вы опять шутите, Леонид Моисеевич.

– Как ни странно, я сохранил стремление жить.

Дантес подхватил Люсю под мышки, а доктору приказал:

– Да вставайте вы! Мало ли что они еще сверху свалят. Останетесь на всю жизнь инвалидом.

Люся невольно поглядела наверх. Там было темно.

Плита, хлопнувшись о каменный пол, развалилась на части.

– Точно метили, – сказал Веня, который вернулся, заинтересовавшись, что же происходит.

– Вам сюда нельзя, маэстро, – повторяла толстая дама в шали, – здесь опасно.