Старый год

Булычев Кир

– Если бы они оставили меня здесь, – произнесла Люся, – то я бы никогда не выросла...

– Тебя как рассаду, – сказал Кюхельбекер, – высадили на плодородную грядку. Чтобы собрать урожай, когда ты поспеешь.

«Какой ужас!» – сказали тонкие брови Люси и поднялись полукружьями к волосам.

– Ты в самом деле не догадалась?

– И за мной всегда следили? – спросила Люся.

– Первые годы тебя не трогали, тебе давали расти, а год назад наш друг Малкин получил приказ готовить твое возвращение домой.

– Домой?

– Да, в свой дворец. –

Кюхельбекер рассмеялся густым и гулким, как ночной театральный зал, голосом.

Телега выехала на Воробьевское шоссе. Дорога пошла вниз, и стала видна река. Там внизу – бытовка, где она провела первые часы на этой земле.

– Мне нельзя приказать, – сказал Веня Малкин. – Я мог бы всю вашу империю с потрохами купить.

– И не купил, – заметил Кюхельбекер.

– А как Пыркин? – спросила Люся. Чтоб отвлечься. Она же как Веня Малкин. Ею манипулировали, ее пасли, ее держали в теплице – у них всюду свои руки, свои агенты. Если бы догадаться, что не они убежали, а их с Егором отправили наверх, она бы давно уехала из Москвы без следов, найди ее у тетки под Курском – бог с ним, с техникумом, – ищите меня!

Она чуть не произнесла эти слова вслух. И сжалась. Она же сама во всем виновата!

– Пыркин? – спросил доктор. – Я не знаю такого человека, я так редко покидаю столицу.

Люся догадалась, что под столицей доктор имеет в виду Киевский вокзал и его площадь. Такая маленькая столица...

– Пост номер шесть, – сказал Кюхельбекер, – ты меня спрашивай. Я их всех знаю. Пост номер шесть. Пыркин, Партизан и при них женщина...

– Ее оживили?

– Нет, им прислали новую, в последний улов отыскали на Кутузовском проспекте. Она теперь на посту живет.

И тут Люся увидела Пыркина.

Он стоял у дороги спиной к обрыву, приподняв руку.

И бывает же, Люся вдруг испытала радость, хорошую, почти веселую радость – не только от Пыркина, но и оттого, что рядом с ним стоял Жулик и внимательно всматривался... И вдруг кинулся с лаем за телегой, колотя себя хвостом по бокам.

– Жулик! – кричала Люся. – Жулик, ты живой!

– А что же с ним сделается? – Пыркин, прихрамывая, бежал рядом с телегой, тянул руку к Люсе.

Люся попросила Кюхельбекера:

– Остановитесь!

– Нельзя, – сказал Кюхельбекер. – Не положено.

– Глупости! – крикнула Люся. – На одну минутку.

– Начинаются очень опасные места, – сказал Кюхельбекер. – Мы проезжаем их быстро, здесь водятся призраки.

– Какие еще призраки? – капризно спросил Веня. – Давай скорей, это же не Москва, а пустыня какая-то.

– Это теперь ваш дом, господин Малкин, – сказал Кюхельбекер, – другого у вас не будет.

– Будет, – резко сказал Веня. – Я его сделаю.

Люся слышала их перебранку, но видела только Пыркина.

Она дотянулась до его холодных пальцев, но пожать руку не успела, так как Пыркин быстро отставал.

Люся попыталась соскочить с телеги, но Леонид Моисеевич буквально повис на ней, а она была слишком слаба, чтобы вырваться. Видно, еще действовало средство,

которым ее оглушил Веня и его сообщники, оставшиеся в Москве.

Телега стучала все быстрее, разгоняясь по Воробьевке, а Пыркин остановился с поднятой рукой.

– Заходи! Выпьем! – кричал он. Потом закашлялся.

Вдруг снова побежал, забыл спросить что-то важное.

– Как Егорка? – услышала она. – Скоро к нам?

– Скоро! – откликнулась Люся. – Очень скоро.

«Он приедет, скоро приедет», – думала она, стараясь не смотреть по сторонам и не видеть редких голых стволов, домов, населенных призраками, серого текучего неба, вечно грозящего несбывшимся дождем.

Навстречу проехал велосипедист, но даже не посмотрел в их сторону. Впереди показался спуск к мосту Окружной дороги.

Люся молчала, зябла. Над головой вели разговор Кюхельбекер с Веней, и Кюхельбекер, как старожил ада, был доволен ролью Вергилия. Ему даже доставляло удовольствие поддразнивать Веню.

– Я понимаю вас, – гудел Кюхельбекер, – в последние дни на том, верхнем свете вы были слишком заняты подготовкой – скорей, скорей... А ваша болезнь в самом деле неизлечима?

– Сейчас не место и не время! – вдруг грозно сказал Веня в лучших традициях Дворянского собрания.

– Вы правы, – мирно согласился Кюхельбекер, – я только хотел подчеркнуть, что коли ваша болезнь так неизлечима, то любая дыра лучше, чем ваш дворец, если в ней можно остаться живым. Вы похожи на смертника, которому только что заменили казнь пожизненным заключением и он идет по коридору к своей новой камере, как на курорт в Мариенбаде...

– Ничего подобного! – сопротивлялся Веня. – Я как хочу, так и решаю!

– Но когда вы входите в камеру, где вам предстоит провести остаток жизни, и видите плохо покрашенные стены, вонючую парашу и тараканов, то вам кажется – лучше уж было кончить жизнь сразу, чем тянуть ее здесь.

– Да помолчи ты! – взвился Веня.

Кюхельбекер вздохнул – видно, решал, как ему реагировать на окрик Малкина. Потом сказал:

– Я мог бы наказать вас, потому что кричать на канцлера суверенного государства недопустимо, тем более что вся ваша дальнейшая жизнь зависит от моего расположения или гнева. Но я решил, что не буду вас наказывать, потому что вы – представитель творческой интеллигенции. У вас разболтаны нервы и никуда не годится психика.

Веня не отвечал.

Спина его была согнута, плечи подняты, словно он прятался от ударов. Он не смотрел по сторонам.

– Ох, как нелегко ему будет здесь, – прошептал Леонид Моисеевич Люсе на ухо, словно она была своей, родной и ей можно было довериться. А ведь она такая же, как Веня, только, может, без болезни. А какая у него болезнь? Люся не знала об этом. У кого спросить? А вдруг он услышит? Получится неловко.

Путешествие до площади Киевского вокзала заняло более получаса. Велосипедисты утомились, два раза останавливались отдохнуть. Веня спросил Кюхельбекера, а есть ли здесь автомобили. Получив отрицательный ответ, совсем увял.