Старый кантонист
Шрифт:
— Пощади!.. — вопил он благим матом.
— Сейчас, ваше благородие, я кончу рапорт… — продолжал вахмистр хлестать его палашом.
Наконец он кончил. И вышел. Он был бледен, тяжело и часто дышал.
— Идемте, ребята, — сказал он.
Мы пошли…
На следующий день командир прислал сказать, что сегодня рапорта принимать не будет, потому что болен, а когда выздоровеет, придет в эскадрон и там примет рапорт…
Глава XII. Отличие
На «летнего Миколу» мы готовились к инспекторскому
В нашей кантонистской жизни инспекторский смотр чрезвычайным событием, серьезным экзаменом, перед которым мы все трепетали. Я был исправен во всех отношениях, и бояться экзамена мне было нечего, и все же я испытывал тревогу и очень усердно готовился.
И вот настало девятое мая, день страшного суда… Приехал инспектор граф Никитин.
Пропустив нас церемониальным маршем, он поздравил с праздником и об’явил, что смотр будет завтра. Затем он поехал к нам в школу, и в его присутствии нас должны были экзаменовать по наукам. Я был уверен, что меня, как хорошего ученика, непременно вызовут, и очень волновался.
Случилось как раз так, как я ожидал: меня вызвали к доске.
— А ну-ка, сынок, — обратился ко мне Никитин, — покажи нам, что ты можешь… — Он ласково смотрел на меня старческим усталым взглядом.
— Что прикажете, ваше сиятельство? — спросил я.
— А… дайте-ка мне задачник арифметики, — сказал он.
Стоявший тут же на вытяжку полковник, огромного размера человек с большой седой бородой, повернулся с легкостью юноши, щелкнул шпорами и подал задачник.
Никитин выбрал задачу и холеным пальцем указал:
— Вот, эту. На-ка.
Я прочел отчетливо вслух задачу и стал ее решать.
Взоры всех были обращены на меня. Полковой и эскадронный знали, что они не будут после оставлены без внимания. Очень важно было это и для учителя арифметики Степана Федорыча, который еще больше моего волновался.
К слову сказать, этот Степан Федорыч стал совершенно другим после того, как кантонисты хотели бросить его в реку. Он точно переродился, стал справедливым и добрым. Вначале мы не верили ему, думали, что он прикидывается. Но потом убедились, что он действительно изменился. Пережитая им сильная душевная встряска сделала его человеком…
Никитин стоял позади меня и следил за решением задачи. Я рассуждал вслух. Он заметил, что я твердо знаю предмет. Это ему очень понравилось.
— Видите, — говорил он одному из своей свиты тихо, — какой молодец. Как твердо знает. Сам самостоятельно решает… Такими детьми я восхищаюсь… Это будущность нашего государства… Тот не солдат, который не думает быть генералом. А этот, я знаю наверняка, будет генералом…
Я окончил задачу и положил мел.
— Ну что, решил? — спросил он с улыбкой. — И верно по ответу?
— Так точно, ваше сиятельство, я проверил.
— Вижу, вижу, что ты молодец, — умильно сказал он и с нежностью погладил меня по голове; потом обнял и поцеловал в лоб… — Господин полковник, можете гордиться, что у вас в полку такие дети… Даровитый мальчик.
— Я, ваше сиятельство, счастлив
— И вам, господин ротмистр, честь и слава, что в вашем эскадроне такой кантонист.
— Рад стараться вася-со! — точно топором отрубил эскадронный, покраснев как рак и напружившись. Это было существо неуклюжее, топорное, с обрюзгшим толстым лицом, большими рачьими глазами, без бровей и почти без лба и с пучком точно ежовых колючек на верхней толстой губе вместо усов… После того, как Дьяков отхлестал его, он, как ни в чем не бывало, стал аккуратно являться в эскадрон каждый день…
— Жалую тебя унтер-офицером, — сказал Никитин, положив мне руку на плечо. — Будешь готовиться в офицеры…
— Ва-ся-со!.. — напружился эскадронный, — он — жид.
На лице Никитина появилось такое выражение, точно ему наступили на ногу:
— Что такое?.. — презрительно и смущенно спросил он.
— Он — жид, — повторил эскадронный.
— Что такое жид? Не понимаю… — с тем же выражением недовольства произнес Никитин.
— Он иудейского вероисповедания, ваше сиятельство, — пояснил полковник.
— Ага… — Никитин почувствовал себя неловко. — Ты не принял православия? — опросил он.
— Никак нет, ваш сиятельство.
— Почему?
— Не желаю, ваше сиятельство.
— Ах, не желаешь… м-г… Ну, как хочешь… Но в таком случае ты по закону не можешь быть произведен в унтер-офицеры… да… жаль… очень жаль… Ну, будь ефрейтором… Ты достоин, чтобы отличить тебя… — Он достал из сафьянного кошелька серебряный гривенник и дал мне. — Вот тебе на орехи.
— Жалую тебя унтер-офицером, — сказал Никитин.
После меня вызвали Шимона Боброва. Он в математике был гораздо сильнее меня, знал больше, чем полагалось по курсу. Никитин был им восхищен еще больше, и сейчас же спросил его:
— Ты из каких?
— Из евреев, ваше сиятельство.
Никитин удивился:
— И ты еврей… И не принявший православия?..
— Так точно, ваше сиятельство.
— А… из православных есть у вас хорошие ученики? — обратился Никитин к полковому.
— Точно с такими знаниями нет из православных, ваше сиятельство, — ответил полковой, — знают, но не так…
— Гм… А я был уверен, что он православный. Бобров русская фамилия…
— Осмелюсь доложить вашему сиятельству, — подобострастно говорил полковой, — что, ежели бы он принял православие, далеко пошел бы…
— Само собой разумеется… А может быть ты примешь православие? Подумай хорошенько. Тебе предстоит славная будущность. А так твои способности пропадут…
Шимон молчал, точно в недоумении и рассеянности. Лицо его покраснело, на носу заблестели росинки пота. Видно было, что он переживает внутреннюю борьбу. Наконец он сказал, точно проснувшись: