Старый кантонист
Шрифт:
— Приму православие, ваше сиятельство.
Лицо Никитина просияло, складки на старческом лбу поднялись кверху; он точно не ожидал такого ответа…
— Молодец, — улыбаясь, сказал он. — Спасибо. Поздравляю тебя унтер-офицером.
— Рад стараться, ваше сиятельство.
— Я тебя возьму с собой в Петербург.
Я был ошеломлен. Этого я никак не ожидал от Боброва. Через все жестокие испытания прошел он и вдруг теперь изменил. Я страшно возмущался, но вместе с тем еще надеялся, что он одумается, откажется он своего поспешного обещания.
Был полдень, когда окончился смотр. Я побежал к Боброву. Он собирался в дорогу, укладывался.
— Ты что же это сделал?.. —
— В чем дело? Чего ты ругаешься? Дурак, — сказал он, точно не понимая, о чем я говорю.
Я несколько остыл, подумал, что он решил не креститься.
— Ты же крестишься? — опросил я тоном вопроса и ожидал, что он ответит: «ничего подобного».
— Ну да; ну так что ж? — хладнокровно ответил он.
Меня взяло за живое, я не мог произнести ни слова.
— Очень просто, — продолжал он. — Зачем мне тянуть лямку, когда я могу быть офицером, а там дальше дослужиться до генерала. Рассуди сам. Ведь ты не глупый… Советую и тебе так поступить. Ты тоже можешь дослужиться до генерала.
Я ничего не ответил ему; сердце у меня сжалось, на глазах выступили слезы. Мне казалось, что я похоронил своего старшего брата, который был моей единственной опорой на чужбине… Я молча вышел…
На следующий, день Никитин осматривал школу берейторов, которая находилась при нашем полку. В школе готовились наездники, предназначавшиеся для того, чтобы об’езжать верховых лошадей для царя. В каждой воинской части на случай царского смотра стояли наготове в специальных конюшнях дорогие чистокровные кони разной масти, об’езженные, приученные к верховой езде.
Я с детства любил лошадей, любил ездить верхом. А тут, попав в кавалерию, я привык к лошадям, изучил все их повадки. Любая норовистая лошадь была мне нестрашна. Понятно, что я стал хорошим наездником. И меня зачислили в берейторы. Курс в школе этой был 6-месячный. Мне осталось пробыть еще 1 месяц; после этого меня должны были отправить в Петербург в царский дворец, чтобы об’езжать там лошадей для царя.
Мы стояли на плацу конным строем. Выдался ясный майский день. Никитин на белом рослом тучном мерине в белой уздечке, плавно, медленной рысью, грузно покачиваясь в мягком седле, под’ехал к нам; задавал вопросы: то одному, то другому, точно невзначай поглядывая на посадку ездока. Потом проверил некоторые приемы учения.
Я сидел на молодой гнедой кобылке. Красивая была, шельма; чистокровной арабской породы, со стройными ногами, трепещущими тонкими ноздрями; лукавые кофейно-масляные глаза ее то и дело косились туда и сюда. На бег была быстра и легка, ход у ней был плавный. Один недостаток был у ней; нервозность. Малейший шум, звук возбуждал ее. В строю была нетерпелива, не могла устоять спокойно, дожидаясь команды. Много усилий мне приходилось употреблять, чтобы удержать ее на месте от одной команды до другой. Часто бывало, никак не слажу с ней, и мне за это попадало от эскадронного командира. Не один раз я из-за нее был в карцере. А раз даже схватил 10 розог. В этот раз она словно нарочно нервничала, точно на зло Никитину, точно граф ее раздражал: топорщится и топорщится, чорт бы ее драл. Ни одной минуты не стоит спокойно, точно графский взгляд ее колет. Вижу, Никитин косится на меня недовольно: что, мол, за берейтор, не может заставить коня спокойно стоять в такой важный момент. Я пришел в раздражение: «Стой же ты, подлюга», рассердился я на нее и хватил ее остро отточенными шпорами и мундштуком. Она очень боялась шпор; укол же мундштука в небо привел ее в бешенство: она захрапела, поднялась на дыбы, подпрыгнула на задних ногах, веером распустив
Однако вскоре я овладел собой… Туго-натуго натянул поводья, крепче обхватил ее ногами, точно прирос к ней, и наклонился. «Теперь она меня уже не сбросит», думал я. Надо ждать, пока она устанет и сбавит ходу.
А она неслась все быстрее и быстрее. Бешеным галопом промчалась по деревне, и понеслась по степи. Точно на крыльях летела, мягко шурша по траве продолговатыми копытками. Встречный ветер сорвал с меня фуражку, пузырем вздул рубашку, свистел в ушах. Я с трудом переводил дыхание.
Вот издали замаячил лес. Вправо от леса желтел песчаник. «Ежели залетит в лес, — с тревогой думал я, — я пропал!» — И стал направлять ее на песчаник. Она вначале не слушалась. Потом постепенно стала забирать вправо. Я почувствовал себя бодрее. Пустил ей поводья, думая: «Лети, лети, подлюга! посмотрим, кто скорей устанет, я или ты»…
На песчанике она начала вязнуть в песке; трудно стало бежать. И стала замедлять бег. Теперь ко мне вернулось прежнее раздражение: «А, ты хотела лететь, так лети же!» И я стал ее пришпоривать. Она опять понеслась вскачь. Но недолго. Силы иссякали. Несмотря на то, что я продолжал ее пришпоривать, она медленней и медленней бежала. Потом вдруг как-то споткнулась и упала набок — мне на левую ногу. Я невольно вскрикнул от сильной боли, пытался выкарабкаться, но не тут-то было. Стал бить ее по голове. Она ни с места. Тогда я хватил ее мундштуком. Она вскочила. Я хотел подняться и не мог: нога не действовала. Что теперь делать? В степи ни единой души. Я лежу, и лошадь стоит подле меня, уныло понурив голову, точно чувствуя себя виноватой.
Но вот на горизонте показался всадник. Он двигался по направлению ко мне. Несколько времени спустя, когда он был недалеко от меня, я узнал Цыгана.
— Лежишь! — подскочил он ко мне и сразу спрыгнул с коня. — Что, не можешь подняться?
— Нога вот… — сказал я. — Очень болит.
— Уходокала! Ах ты, стерва! — И выругался матерно. — Пристрелить ее надо. Ну, как же быть-то с тобой! Верхом я тебя не могу взять. Надо поскакать за фурой. — Он вскочил на коня и помчался.
Часа 3–4 спустя я был в околотке. Дежурный врач, высокий сутулый старик, осмотрел ногу, и сказал:
— Перелом голени.
Меня отправили в госпиталь…
Глава XIII. Николаевский смотр
Несколько дней спустя Бобров уехал в Петербург. А недели через две крестились еще два младших моих товарища. Я остался единственным евреем в нашем эскадроне. Я почувствовал себя осиротелым и тосковал.
В августе к нам приехал на смотр Николай I.
Мы, кантонисты, были его потешными. Не знаю так ли любил Петр I своих потешных, как Николай кантонистов.
Наш кавалерийский корпус состоял из кирасирской, уланской, гусарской и драгунской дивизий. К царскому смотру нас заставляли так усердно и долго готовиться, что уж подлинно блестели и сверкали в прямом смысле этого слова.
Первый день смотра назначен был на 15 августа, в день «Успения». С утра в этот день было пасмурно, и мы думали, что смотр будет отложен: об этом было в приказе. Николай I любил, чтобы все блистало и ликовало во время его смотра: и люди, и природа — все вокруг чтобы улыбалось ему. В пасмурную погоду, когда природа насуплена, этого впечатления не получалось, а ему хотелось, чтобы и природа радовалась с ним вместе тогда, когда он хочет, когда он прикажет.