Статьи из газеты «Вечерняя Москва»
Шрифт:
Коррупцию чуть ли не поощряли. А все почему? Потому что генсек Горбачев жаждал народной популярности. Он жить без нее не мог! Сначала ему показалось, что основой этой популярности станет борьба с водкой — Бог весть почему, наверное, шепнул кто-то, что главная проблема наша в пьянстве. А все остальное время он просто преодолевал мрачные последствия того своего первого эксперимента. И разрешал народу все — лишь бы любили, а прессе устроил вообще небывалую вольницу — лишь бы хвалили.
Нет, нельзя в России устраивать сухой закон. Потому что ненависть нашего народа к закону — любому, такой уж опыт жизни — даже сильней любви к спиртному. А уж когда они накладываются друг на друга — вообще пиши пропало. Нельзя запрещать распитие пива на улице, нельзя запрещать даже
Я бы, если честно, и рекламу водки не запрещал — потому что к рекламе наш народ относится немногим лучше, чем к законам. Водка все-таки лучше пива — в том отношении, что похмелье от нее тяжелее, а значит, и избавиться от нее легче. Кто раз как следует напьется, потом как следует поблюет, простите за выражение, да помучается утренним раскаянием, — тот все-таки имеет шансы увидеть реальное лицо алкоголизма, а не жизнерадостную его маску, медвежью или толстячью. Водка быстрей помогает понять, какая же это, в сущности, дрянь — любое спиртное, когда оно используется не в целях дезинфекции или согревания.
Россия давно уже привыкла, что водка в ней — универсальный смазочный материал. С ее помощью решаются проблемы, на улаживание которых в трезвом обществе ушли бы месяцы. Водка помогает вытерпеть неприятного собеседника, уговорить упрямую подругу или дать взятку нерадивому сантехнику. При этом обычно забывают, что подруга наутро испытает к вам стойкое отвращение (да и вы к ней, боюсь, тоже), неприятный собеседник в агрессивной стадии опьянения почти наверняка затеет с вами драку, а подпоенный и задобренный таким образом сантехник сделает с вашими трубами такое, что не разберутся трое трезвых. Мне возразят, конечно, что русская жизнь сама по себе чудовищна и человеку необходимо забываться. Но ведь если он продолжит забываться именно такими способами — шансов на изменение русской жизни в некоей перспективе не остается вообще! Вся наша жизнь очень похожа на опьянение, и в этом единственное объяснение русско-водочной мифологии. Любую новую идею мы приветствуем так же громко, беспорядочно и некритично, как выпивку.
Сначала подхватываем, потом впадаем в восторг, потом братаемся и клянемся во взаимном уважении, потом плачем, потом злимся и кровавим друг другу лица. А падая и засыпая, проклинаем все те же условия жизни, доведшие нас до всего этого. Проснувшись, ничего не помним и переписываем историю. Это не я ходил вчера по столу и давил ботинками помидоры, не я выдавил в чай канарейку, не я пытался умыкнуть невесту у жениха (который был к тому времени уже вообще в хлам), не я сделал революцию 1917 года и большой террор двадцать лет спустя. Наблюдая сейчас украинскую революционную эйфорию, медленно переходящую в усталость, печаль, а в перспективе и ярость, — я отлично узнаю наше прошлое, наш 1991 год и похмелье два года спустя. И лозунги на оппозиционных транспарантах всегда звучат как тосты: «За Ющенко!», «За власть Советов!», «За нашу и вашу свободу!», «За присутствующих здесь дам!», «За то, чтобы не последняя!» Ох, не последняя.
Не пить, в сущности, очень легко.
Достаточно открыть для себя источник других радостей — а ведь именно отсутствие этих радостей и приводит Россию вот уже лет пятьсот к череде национальных катастроф. Достаточно читать хорошие книжки, изучать историю, жениться по любви, а не по расчету или залету. Достаточно научиться разговаривать не только о быте (от которого сопьется в наших
Словом, если избавиться от всех видов алкогольных зависимостей — жизнь в самом деле становится такова, что пить уже не обязательно.
Но вот что интересно. Именно Новый год — главный праздник для атеиста и второстепенный для верующего — сопровождается у нас небывалыми по интенсивности возлияниями. Потому что люди изо всех сил стараются забыть, что вот и еще один год улетел в вечность, а ничего не изменилось. И сами они почти ничего не сделали, и страна утратила то немногое, чем вправе была гордиться.
А что, если не пить? Если попробовать трезвыми глазами посмотреть на то, что было в этом году? Ведь бывшего — настоящего, невыдуманного — вполне хватает на то, чтобы ужаснуться. И чтобы вывести наконец — хотя бы для себя, а не на государственном уровне! — некие уроки из происшедшего. Почему бы нам не задуматься не над тем, в каком платье следует встречать Новый год, и не о рецепте новогоднего коктейля, а о том, что сделать с собой и окружающими, чтобы будущий год был другим? История России давно снискала себе эпитет: «неизменная», «циклическая». Но цикличность — как раз главная примета жизни запойного алкоголика: он не может разорвать круг. Выпил — похмелился — запил — чуть не умер — держится — выпил. Мы довольно долго держались, воздерживались от всякого рода кровавых чисток и внешних экспансий, но, кажется, потянулись за бутылкой снова… почему?! Потому ли, что зависимость неисцелима, хотя мы и не хотим себе в ней признаваться? Я знаю, как порвать русский исторический круг. Для этого достаточно, чтобы хоть небольшая часть общества решила для себя: все. С этого дня я больше не пью. А все остальное приложится, увидите.
Значит ли это, что никто и никогда больше не видит меня с рюмкой в руках? Нет. При встрече со старым другом, на юбилее родного издания или на собственном дне рождения я выпиваю символические пятьдесят граммов, чтобы не обижать собравшихся. И этим ограничиваюсь, что не может не вызывать у собравшихся естественного недоверия. Собравшиеся ведь носят в крови принцип, укоренившийся тут со времен поголовного доносительства: не пьет? — стукач! Я надеюсь, что трезвого перестанут принимать за стукача. Я надеюсь, что его будут принимать за человека, которому надоела круговая повторяемость русской жизни. И головная боль по утрам, и тошнота по вечерам, и муки совести за вчерашнее. А если кому-то так уж необходимо «пострадать», как учил Достоевский, — мучиться совестью у нас и без похмелья есть за что.
30 декабря 2004 года,
№ 247(24045)
Сумасшедшая январская весна
Наши люди разучились радоваться. На них не угодишь. Из всего делают драму. Обещали нам самую суровую зиму за последние пять лет — общая паника: трубы полопаются, народ вымерзнет… Случилась вместо этого самая теплая зима с 1886 года (именно тогда январская температура была где-то плюс три) — опять нехорошо. Природа сошла с ума, и, значит, всему конец.
Да радоваться надо, дорогие мои! Радоваться, что в кои-то веки не сбылся мрачный прогноз МЧС! Они любят свою значимость подчеркнуть, вот и предсказывают сплошные катаклизмы. А нам отлично — у нас весна, что в сочетании с удлиняющимся световым днем и небывало ясной погодой выглядит почти репетицией конца марта. Только не пахнет еще… а впрочем, немножко уже и пахнет.
Травка повылезла из-под снега и немедленно приобрела бодрый зеленый цвет. У нас это быстро — чуть повеяло теплом, и все расцвели. В московских скверах и парках появились подснежники! Мы давно уже привыкли к гнусному значению этого слова — так в ментовских сериалах называют трупы, спрятанные под снегом.