Статуи никогда не смеются

Мунтяну Франчиск

— Отвечать, что вас нет? — спросила она, увидев, как он входит в кабинет.

— Да, товарищ Сильвия. Говори всем, что я ушел на участок. Я очень устал. Только, если уж что-нибудь очень важное…

— Всем кажется, что у них важные дела. Вам тоже надо отдохнуть, — и она закрыла обитую кожей дверь.

«Секретарь уездного комитета тоже имеет право хоть немножко отдохнуть». Он протянул руку за газетами — привычка, которой он, даже будучи один, придавал некоторое значение, — потом вынул из ящика хлеб с маслом, завернутый в пергаментную бумагу.

Вспомнил о собрании, взял блокнот и записал: «Агитаторы плохо подготовились, и вообще все хлопали не там, где надо было. Проявление непринципиальности». В начале заседания скандировали его имя:

— Бэр-буц! Бэр-буц!

Хорошо бы, если бы это дошло до Центрального Комитета, чтобы товарищи из Бухареста знали, как его любят массы. Он записал, что следует поговорить с Партошем из отдела агитации, можно будет отметить это в каком-нибудь докладе. Он встал и нажал белую кнопку звонка.

На пороге появилась секретарша. Бэрбуц прочел в ее удивленном взгляде легкий упрек: «Почему вы не отдыхаете?»

— Соедини меня с редакцией «Патриотул»* С главным редактором товарищем Хырцэу.

— Сейчас, — и дверь закрылась.

Бэрбуц подошел к окну. Во дворе прибывшие из уезда товарищи отмечали свои командировочные удостоверения. Он задернул занавеску и вернулся к столу как раз, когда зазвонил телефон. Он дал ему прозвонить несколько раз, потом ленивым жестом поднял трубку:

— Алло… да… С товарищем Хырцэу… Это ты? Да-да, о завтрашней статье. Кто будет ее писать? Ага, ты сам, брат? Хорошо… Очень хорошо… Так… На первой странице, конечно! Что? С фотографией? Я думаю, не стоит, но я не имею права вмешиваться во внутренние дела редакции. Ты там ответственный, а не я. Хорошо, хорошо… До свидания… Когда оно будет? Не знаю, я ужасно занят… Задания за заданиями… Будь здоров, брат.

Он положил трубку, бросился в кресло и отломил кусочек хлеба с маслом. Только хотел положить его в рот, как вошла Сильвия. Она казалась взволнованной: лицо бледное, глаза блестят.

— Товарищ Хорват с ТФВ…

Бэрбуц недовольно приподнялся, но не успел ничего ответить, так как Хорват уже стоял в дверях.

— Хорошо, что я застал тебя, слава богу. — Он повернулся к Сильвии. — Смотри, чтобы сюда больше никто не вошел.

Бэрбуц протянул ему руку и тоскливо сказал:

— Как турки.

Хорват принял это за похвалу. Он глухо рассмеялся и опустился в кресло, которое заскрипело под ним.

— Что слышно, товарищ Бэрбуц?

— Ничего нового, товарищ Хорват. Ничего нового, — добавил он, немного помолчав.

Хорват вытянул ноги — ковер сбился. Вздохнув, он нагнулся, чтобы расправить его.

— Оставь, товарищ Хорват.

Хорват все-таки поправил ковер, потом повернулся к Бэрбуцу и посмотрел ему прямо в глаза. У Бэрбуца были черные миндалевидные глаза и круглое почти женское. лицо. Только по обеим сторонам подбородка там, где борода росла погуще, лицо казалось вымазанным сажей.

— Почему вы не пригласили меня в четверг на заседание?

Бэрбуц

ждал этого вопроса, но не так скоро. Он ответил не сразу.

— Не обсуждалось ничего важного. Мы не хотели беспокоить тебя.

— С каких это пор у вас новая тактика? Уездный комитет обсуждает не имеющие значения вопросы и не беспокоит людей…

Бэрбуц встал. Голос его стал жестким:

— Товарищ Хорват, как вы говорите о партии?

— Я о тебе говорил, а не о партии. Но оставим — это сказка про белого бычка. — Он озабоченно посмотрел на Бэрбуца. — Знаете вы здесь, что говорят рабочие на фабрике?

— Что?

— Что мы никуда не годимся, ни на что не способны. Ни мы — на фабрике, ни вы — в уездном комитете.

— Брось шутить.

— Я не шучу. Уже давно мы бьемся над тем, чтобы заставить барона собрать станки, — и все никакого результата. Барон превратил это в вопрос престижа. Пытается помешать нам, не понимает, что это невозможно. Было бы лучше, если бы он усвоил, что…

— Я не знал, что ты такой хороший агитатор, — засмеялся Бэрбуц. Видя, что Хорват нахмурился, он добавил: — Ну, продолжай.

— Нет. Я кончил.

— Это ребячество!

Хорват заворочался в кресле:

— Ты прав, не стоит сердиться на глупость! — Бэрбуц поморщился, но ничего не сказал. — Я слышал, что барон хочет увеличить норму выдачи полотна.

— Неплохо, — начал Бэрбуц. — Экономическое положение… Экономический фактор…

— Об этом вы и говорили на бюро? — снова нахмурился Хорват.

— Нет, но я не вижу причин, почему бы нам не пойти на это. Ты же знаешь, что наибольшие затруднения мы испытываем у вас на ТФВ. Другие рабочие, с вагоноремонтного завода и с железной дороги…

— Ну вот, наконец-то мы добрались до них. Неделю назад они избили Герасима.

— В «Золотой змее»?

— Не важно где, важно, за что они его избили.

— Наверное, он был пьян.

— Герасим не пьет. Они избили его из-за полотна. А теперь барон хочет удвоить норму выдачи полотна. Думаешь, он не в силах больше переносить нищету рабочего класса? Он понял, в каких трудных условиях живут бедные рабочие, и у него вдруг смягчилось сердце?..

— Ты всегда этим грешил, — недовольно сказал Бэрбуц. — Вечно лез в драку, когда надо и когда не надо.

— Тогда расскажи мне, как все обстоит на самом деле.

— Ты это так же хорошо знаешь, как и я, но упорствуешь, — Бэрбуц пытался сохранить спокойствие. — Дела у рабочих идут плохо. Враги говорят: нищета оттого, что коммунисты не умеют руководить. И, к несчастью, эти разговоры находят отклик в массах.

— А теперь будут говорить так: поскольку коммунисты не в состоянии руководить, его светлость господин барон из христианской жалости спасает рабочий класс от голода?!

— Товарищ Хорват, ради бога! — воскликнул Бэрбуц. Потом изменил тон — Я высказал тебе свое мнение. Прошу тебя, оставь меня в покое и больше не отрывай от работы по всяким пустякам.