Статуи никогда не смеются
Шрифт:
— Я тоже пытался не думать, — сказал- Бэрбуц. — Но не выходит. — Он как-то странно посмотрел на Албу. — Да, у тебя другое дело.
— И за это ты презираешь меня? — резко спросил Албу.
— Нет-нет, — поспешно ответил Бэрбуц. — Я никого не презираю. Я всех понимаю. Не так, как ты. Да что ты в конце концов прицепился ко мне?
— Знаешь что? — переменил тему разговора Албу. — Я вижу, ты сегодня не в духе. Давай пойдем в «Колорадо». У них есть виски. Там дым, много народу, обнаженные женщины. Мне хочется напиться. Вообще-то
Не дожидаясь ответа, он вышел в соседнюю комнату, переодеться.
Бэрбуц выпил свой бокал. Он был голоден, и коньяк ударил ему в голову. Он почувствовал какое-то странное беспокойство, словно он тайком прошел в чужой дом и боится, как бы его кто-нибудь не застал здесь. Он поднялся, и его взгляд упал на множество папок, наваленных на письменном столе Албу. Он сделал шаг по направлению к столу, потом другой. Начал листать бумаги дрожащими пальцами. Буквы плясали у него перед глазами.
«Заявление… Глубоко и многоуважаемый господин Главный Комиссар… нижеподписавшийся… он сказал мне, но ни в чем не виноват… Умоляю вас… У меня трое детей… на углу улицы Трымбицы… Нож был у… Думитру Флорой…»
Он быстро развязал еще одну папку, перелистал документы и вдруг почувствовал, что на него смотрят.
— Эй, черт подери, — рассмеялся Албу. — Я не такой уж дурень… Там этого нет.
На Албу был синий костюм в узкую светло-серую полоску и ярко-красный галстук. Он смеялся уверенно, обнажая десны.
— Нет-нет… Я не это искал… Я просто так посмотрел… — Бэрбуц чувствовал, как вся кровь бросилась ему в голову. — Ты думаешь, я пользуюсь твоими методами? В конце концов, если речь уж зашла об этом, так у меня есть очень хороший, козырь… Мое теперешнее положение…
— Это я слышу каждый день, — насмешливо сказал Албу. — Знаешь, что в тебе плохо? — неожиданно он ткнул его пальцем, пожелтевшим от табака. — Ты трус… И тогда был трусом, и сейчас трус… Ну ладно, надевай пальто…
— Уже поздно, — сказал Бэрбуц.
— Не беспокойся. Для меня когда угодно столик найдется. Я стосковался по красивым женщинам в тонких шелковых чулках. — Он подмигнул. — Может быть, сегодня нам что-нибудь перепадет.
— Ты только о глупостях и думаешь, — нахмурился Бэрбуц.
— Прошу без комментариев, — равнодушно сказал Албу. — Пошли.
Они вышли. На лестнице им встретился какой-то старый господин, который, увидев Албу, снял шляпу и раскланялся.
— Честь имею приветствовать вас, господин Албу.
Албу что-то буркнул в ответ, потом, когда старичок прошел, повернулся к Бэрбуцу:
— Знаешь, кто этот тип? Профессор университета. Что-то вроде доктора. Говорят, страшно начитанный, Знаменитость. А меня боится, как черта… Впрочем, меня все боятся. Уж я об этом умею позаботиться. Умею заставить уважать себя.
Бэрбуц вздрогнул: «Никогда не узнаешь, намекает Албу на что-нибудь или нет».
В
— Пойдем пешком? — спросил Албу.
— Как хочешь.
Часы на башне примарии показывали четверть двенадцатого. Из кабачка вышли, покачиваясь, подвыпившие молодые люди. Они громко разговаривали и сквернословили. Один из |них отошел немного в сторону и, заложив руки за спину, прислонился к стене.
— Смотри внимательно, — шепнул А лбу. — Это из реакционеров.
На стене, когда парень отошел, белела бумажка, Бэрбуц подошел и прочел:
«Да здравствует Маниу! Долой коммунистов!»
Албу пробежал несколько шагов и схватил парня за шиворот. Это оказался юноша с вьющимися волосами и большими темными глазами, элегантно одетый. Желтый галстук перекрутился и свисал из-под длинного пиджака.
— Что ты здесь делаешь, хулиган? — набросился на него Албу.
— Ничего, — парень дернулся, чтобы встать поудобнее, хотел вырваться.
Албу влепил ему здоровую пощечину. Парень поднес руку к покрасневшей щеке. От удивления он не знал, что сказать. Албу повернулся к нему спиной.
— Пошли, — сказал он.
— Почему ты его не арестуешь? — удивленно спросил Бэрбуц.
— Не видишь разве? Он же совсем ребенок. У его отца типография на улице Эминеску. Нет смысла портить с ним отношения.
Они свернули в плохо освещенную узкую улочку; серые здания уходили ввысь.
— Подходящее место, чтобы пробить кому-нибудь голову.
— Да, очень удобное. Ну, вот мы и у цели.
Они вошли в большой мощеный грязный двор. Из слабо освещенного подвала приземистого дома доносились смех и томная музыка, барабан отбивал ритм. Бэрбуц, казалось, не решался войти, и Албу взял его под руку.
— А ну, пошли.
Они спустились-по ступенькам в коридор, где пахло едой, духами, табачным дымом.
— После сегодняшнего тяжелого дня мне только этого не хватало, — сказал Бэрбуц, но Албу не расслышал.
Они вошли в очень низкий зал. Столы стояли, тесно прижавшись к сырым стенам, разрисованным пальмовыми рощами, неграми в белых фраках, которые дули в неведомые инструменты, голыми женщинами — ноги у них были длинные-предлинные — и целым дождем музыкальных знаков. У Бэрбуца не хватало смелости оглядеться: он боялся, как бы его не увидел кто-нибудь из знакомых или из уездного комитета.
— Привет, — кивнул Албу в сторону столика, за которым между двумя женщинами сидел сухощавый мужчина с редкими черными волосами, прилепленными к макушке и разделенными посредине широким розовым пробором.