Статуи никогда не смеются
Шрифт:
— И нанялся механиком на молотилку. Так легко бастовать.
— Спокойно!..
— Мы умирали с голоду, а он зарабатывал по семьсот леев в неделю… Хорош забастовщик!..
— Почему ты не предложил Вольмана? Он тоже во время забастовки не работал!..
— Спокойно!.. Спокойно!.. — крикнул Симон. — Кто за предложение товарища Симанда?
Руки подняли человек сорок. Симон стал было считать, но потом перестал. Вытер платком лоб и снова церемонно спросил:
— Кто против?
Множество рук взлетело вверх.
— Воздержался кто-нибудь? Нет?..
С места встал Трифан.
— Я предлагаю прежде всего, поскольку это первое профсоюзное собрание после смерти Хорвата, почтить его память минутой молчания. Он заслуживает этого.
Все встали. Встали и те, кто сидел в президиуме.
После минуты молчания, когда все сели, Трифан остался стоять.
— А теперь, в порядке предложения согласно нашей повестке дня, я выдвигаю в фабричный комитет товарища Герасима. Я уверен, что он станет бороться за сборку станков.
— Это исходит от масс, — перебил его Симон. — Не спорю. Но я с самого начала заявляю, что буду голосовать против.
— Не воздействуй на людей! — крикнул Дудэу.
Поп тоже набросился на Симона:
— Это же чистое свинство. Зачем ты воздействуешь на людей?
— Ни на кого я не воздействую, — испугался Симон. — Только высказал свое мнение. Кто-нибудь голосует за Герасима?
За исключением нескольких человек, все, кто был в зале, подняли руки. Симон нерешительно посмотрел на сидевших рядом, потом медленно потянул руку вверх.
Кто-то захлопал.
Глава XVI
1
Бэрбуц заявил Герасиму, что хочет поговорить с ним. По тому, как он это сказал, Герасим понял, что Бэрбуц собирается дать ему небольшую взбучку. Герасим был уверен, что речь снова пойдет о Балотэ, и решил для успокоения членов уездного комитета быть самокритичным. В глубине души, однако, он не чувствовал себя виноватым. Но раз говорят, что он поступил неправильно, ударив тогда Балотэ, значит, он действительно поступил неправильно. Бессмысленно упорствовать. В конце концов все равно хорошо, что он идет в уездный комитет. Он воспользуется случаем и поинтересуется, почему до сих пор не дано распоряжения собирать станки.
До пяти оставалось еще несколько минут. Он быстро достал чистую рубашку. У матери заблестели глаза:
— Ты идешь на свидание?
— Нет, мама. У меня заседание. — Он увидел, как на ее морщинистое лицо легла серая тень разочарования.
— Не беспокойся, мама, я тоже скоро женюсь, — и он добавил, не дожидаясь вопроса, готового сорваться с губ старушки. — Еще сам не знаю на ком. Найди мне… хорошую девушку, хозяйственную, послушную…
Тут он вспомнил о Петре и о Корнелии и пожалел о сказанном. Тем более что мать была очень довольна женитьбой Петре. «Он хорошо устроился, — говорила она. — У него теперь никаких забот. Все есть…»
Несколько дней назад Петре приезжал в гости. Он был одет по последней моде: галифе из клетчатого сукна
— Как? У вас нет денег? — спросил он не без ехидства. — Чего же вы мне не скажете? — И вытащил бумажник из свиной кожи, до отказа набитый банкнотами всех цветов. — На, мама… бери, сколько хочешь.
— Нам не нужны деньги, Петре… Я как раз сегодня получил получку, — соврал Герасим.
— Значит, не хотите брать у меня?.. Хорошо, — рассердился Петре и засунул бумажник в карман. — Теперь, даже если будете просить, не дам… Ни гроша…
Герасим закрыл дверь и отправился в уездный комитет. Около примарии он увидел какого-то толстого человека и вспомнил Хорвата. Часто бывало бродили они бесцельно по улицам, останавливаясь у витрин и разглядывая лица прохожих, таращивших глаза на прекрасные вещи, красовавшиеся за стеклом. Однажды они увидели истощенного человека в грязной спецовке, который прилип носом к витрине гастронома.
— Наверное, голодный, — подтолкнул Хорват Герасима. — У тебя есть деньги?
Герасим протянул ему сорок леев. Тощий человек у витрины недоумевающе посмотрел на деньги в руке Хорвата, потом поморщился и сплюнул:
— Я не беру денег у буржуев.
Хорват прыснул со смеху.
— Ты видел, — сказал он, когда они отошли. — Жаль, что я не знаю этого худого. Но я уверен, что через несколько лет я встречу его где-нибудь, может быть, он будет вести какое-нибудь важное заседание или… Скажи, Герасим, у тебя хватило бы мужества выбрать этого голодного примарем?
Перед уездным комитетом Герасим стиснул зубы. «Хорват всегда умел сделать оптимистические выводы, а я сразу вешаю нос. Ну нет, хватит! Станки должны быть собраны! Если бы Хорват был жив, сборка, конечно, давно бы уже началась». При этой мысли лицо его прояснилось: надо будет поговорить с Бэрбуцем.
2
— Садись, товарищ Герасим, — начал Бэрбуц. Он говорил тихо, непривычно четко, спокойным голосом. В последнее время он стал одеваться очень элегантно. Носил темно-серый костюм, как бы желая подчеркнуть этим сдержанность, к которой обязывало его положение. Бэрбуц показал на кресло. Герасим осторожно сел, но, почувствовав, что кресло слишком мягкое, взял за спинку стул, подвинул к себе и уселся на него.
В большой комнате с белеными стенами стояла мягкая тишина, глухо жужжал вентилятор, легонько покачивая листья стоявшей на окне фуксии. Бэрбуц поднял крышку бронзового ящичка для сигарет — подарок рабочих вагоностроительного завода, — закурил. Все движения были давно обдуманы, полны изящества и значительности. Герасиму захотелось плюнуть и выругать его за это фиглярство.
— Вы звали меня, товарищ Бэрбуц? — спросил он, подождав немного. — Я пришел.
Бэрбуц еще раз затянулся, потом быстро потушил сигарету и встал, опершись о край массивного дубового стола.