Статуя сексуальной свободы

Логунова Елена Ивановна

Он закрылся ладошками, как футбольный полузащитник, и зашатался, потеряв равновесие.

— Убери руки! — гаркнули мы с Алкой единогласно, но, наверное, с разными целями.

Трошкина испугалась, что Руперт свалится с крыши, а я бы еще посмотрела на Кинг-Конга, который жив.

Руперт подобрался к пожарной лестнице, повернулся к нам спиной и стал спускаться. Секунду он висел на нижней перекладине, держась за нее руками, потом спрыгнул на землю, тут же отскочил в кустики и уже оттуда вопросил:

— Девочки, вы тут мою одежду не видели?

Я не рассчитал силу броска, выкинул узелок в люк, а он улетел с крыши вниз!

— Узелок? — Трошкина огляделась.

— А что за тряпки жует эта собака? — Руперт остро прищурился на рыжего песика, охнул, выпрыгнул из куста и отбросил собаку в сторону от растрепанного свертка могучим футбольным пинком.

Псина с визгом пролетела пяток метров, благополучно приземлилась в кучу сырых опилок и обиженно завыла.

— Точно, по покойнику голосит! — пробормотал Вадим Иванович Усатов, незряче опуская гудящую телефонную трубку мимо аппарата.

В Управлении внутренних дел дежурная опергруппа уже седлала коней, чтобы мчать по поступившему вызову.

Глава 9

Услышав наш с Алкой краткий отчет о посещении Рупертом роковой раздевалки, мамуля взволновалась:

— Что вы говорите, там не было трупа? Совсем-совсем не было?!

— Это твое «совсем-совсем» означает, что ты допускаешь возможность пребывания трупа в шкафчиках отдельными частями? — хладнокровно уточнила я, не прекращая прихлебывать чай с вареньем.

Мы с Алкой решили, что после продолжительного пребывания на слишком свежем воздухе нам совершенно необходим курс антипростудных мероприятий. Трошкина заварила чай с липой, а я притащила из дома булок и банку малинового варенья. И еще мамулю. Она извелась от нетерпения и никак не могла дождаться, пока я вернусь с лечебно-профилактического чаепития.

— Боже, какая черствость! — воскликнула Трошкина, поперхнувшись вареньем.

Я приподняла брови и с интересом уставилась на подружку. Малиновая струйка в углу рта придала ей сходство с трапезничающим вампиром, но мой интерес был вызван вовсе не этим. Я просто не поняла, кого она обвинила в черствости — меня или мамулю. Булки в этом смысле были вне подозрений, папуля испек их совсем недавно, непосредственно к ужину.

Оказалось, что в душевной черствости Трошкина обвиняет в первую очередь саму себя.

— Я совсем забыла о Руперте! — она положила булку и потянулась за телефоном. — Надо бы хоть поинтересоваться, как он себя чувствует. В декабре месяце гулять по железной крыше нагишом — это прямой путь к пневмонии! Не дай бог, бедняга Руп из-за нас заболеет!

— Ничего, мы пошлем ему цветы и фрукты! — очерствевшая мамуля помешала мягкой Алке снять трубку. — Девочки, не отвлекайтесь! Давайте еще поговорим о трупе!

— В самом деле, чем не тема для светской беседы? — язвительно пробормотала я, с сожалением подумав, что избранный мамулей литературный жанр начинает сказываться на ее характере и манерах. —

Ты об этом еще не наговорилась? Повторяю специально, чтобы закрыть дискуссию: трупов в раздевалке не было.

— Никаких?

— Человеческих — никаких, — стараясь сохранять спокойствие, ответила я. — Может, в темных углах раздевалки имеются бренные тела дохлых пауков или тараканов, но об этом надо спрашивать не нас, а бассейновую уборщицу.

— Уборщицу я уже спрашивала, — вздохнула мамуля. — Она никаких покойников, кроме Петрачковой, не видела.

Я снова подняла брови. Трошкина стала задавать уточняющие вопросы, и под давлением общественности мамуля неохотно призналась, что во время нашего отсутствия занималась вредной самодеятельностью. Не выдержав вынужденного бездействия, наша писательница позвонила не только уборщице, но также двум тетушкам из нашей плавательной секции и еще Денису Кулебякину. И у всех у них она спрашивала, не видал ли кто, случайно, мужского трупа в шкафчике? Небрежненько так спрашивала, словно судьбой забытого зонтика интересовалась! Ей, типа, подумалось на досуге: а не было ли в раздевалке еще и мертвого мужика? Просто так, знаете ли, взбрело на ум, что он там вполне мог быть — до комплекта к убитой даме!

— Представляю, что все эти люди о тебе подумали! — фыркнула я.

— Важнее, что они мне говорили! — огрызнулась мамуля.

— А что они говорили?

— Одно и то же: труп был один-одинешенек! — мамуля в расстроенных чувствах подхватила отложенную Алкой булку и уплела ее с неподобающей жадностью. — Ах, как я огорчена! По всему выходит, что психоаналитик Пряников не зря выставил меня перед телезрителями кровожадным монстром с больной фантазией!

— Запишись к нему на прием, — зевнув, без должной чуткости посоветовала я.

Спать хотелось ужасно. Распрощавшись с Трошкиной, я увела удрученную мамулю домой, посоветовала ей руководствоваться фольклорным принципом «утро вечера мудренее» и завалилась на боковую. Очень хотелось верить, что новый день будет лучше и легче, чем только что завершившийся.

Как бы не так!

Утро началось с телефонного звонка. Аппарат в прихожей трезвонил, как колокола древнерусского городища ввиду подступающих монголо-татарских полчищ, но трубку довольно долго никто не снимал. Наконец в коридоре сердито хлопнула дверь, телефон заткнулся, а через секунду мою собственную дверь сотряс пинок, и голос братца Зямы возмущенно произнес:

— Дюха, ты обнаглела! Звонят тебе, а вставать должен я?!

— А папуля где? — вылезая в прихожую, спросила я в развитие дискуссии о том, кто в нашем доме должен бегать к телефону в неурочное время.

— Дюша, я крем мешаю! Не могу отойти от плиты! — виновато отозвался из кухни папуля.

— Крем? — мы с Зямой переглянулись и разом подобрели в предвкушении удовольствия.

Крем — это торт, а торт — это именно удовольствие. А с учетом размеров папулиных кондитерских изделий — очень большое удовольствие!