Статуя сексуальной свободы

Логунова Елена Ивановна

— Ну… Рублей сто, наверное? — с надеждой предположила женщина. — Или, может, пятьдесят?

— Еще есть версии? — холодно поинтересовалась я.

— Ну, рублей двадцать хотя бы! — взмолилась она.

— Все с вами ясно, гражданка. Освободите линию! — сурово потребовала я. И добавила специально, чтобы окончательно отбить у непорядочной тетки всякое желание продолжать разговор: — Тут вам милиция, а не балаган!

Гудки в трубке послышались раньше, чем я закончила фразу. Очень довольная тем, как я отшила мелкую мошенницу, я вернулась досыпать, но не успела даже улечься.

— Дюша, снова тебя! — позвал папуля.

— Небось,

опять Инну спрашивают? — шепотом уточнила я, принимая трубку.

Папуля кивнул. Тогда я нарочито сердито кашлянула и строгим голосом с обилием не свойственных мне басов проревела в трубку:

— Следственный отдел, слушаю!

Второй желающий общаться с Инной потерялся мгновенно, но на смену ему почти сразу же пришел третий. За полчаса я повторила звучное словосочетание «следственный отдел» еще четыре раза и стократно прокляла свою редкую порядочность. Зачем я написала это дурацкое объявление? Зачем вообще взяла фаршированный пятаками носок? Денег в нем всего-то две с половиной сотни, и те чужие, а хлопот на целый миллион, и все мне!

Я представила, что проведу целый день в обнимку с телефонным слизнем, повторяя, как заведенная: «Следственный отдел, следственный отдел!», и поняла, что к вечеру свихнусь. И что тогда? Во-первых, меня уволят из рекламного агентства. Там психи-сотрудники не нужны, хватает чокнутых клиентов… Во-вторых, никто на мне не женится, даже Денис Кулебякин. В самом лучшем случае, капитан возьмет меня не замуж, а на работу — как раз в следственный отдел, автоответчиком!

Вообразив свою дальнейшую безрадостную жизнь, я очень расстроилась и едва не заплакала. Добрый папуля, одеваясь к выходу, поглядывал на мою унылую физиономию с нескрываемым беспокойством и наконец не выдержал:

— Детка, я иду в гастроном. Тебе ничего не надо? Может, хочешь шоколадку или мороженое?

Волшебное слово «гастроном» отозвалось в моем организме всплеском умственной активности. Я мгновенно сообразила, что именно мне действительно необходимо, и горячо попросила папулю сорвать со стены магазина объявление, причиняющее мне столько неудобств в настоящем и грозящее разрушить мою жизнь в ближайшем будущем. Папа пообещал мне помочь, ушел, и вскоре звонки алчных граждан в самозванный следственный отдел прекратились.

К сожалению, к этому моменту мне уже расхотелось спать. Я пошла в кухню и с удовольствием обнаружила в обмотанной полотенцем кастрюле свеженькие картофельно-яблочные оладьи с корицей и черным перцем. Этот свой шедевр «из раннего» папуля-кулинар лет за пять довел до совершенства и частенько готовит нашему семейству на завтрак. Я решила приступить к трапезе, не дожидаясь папулиного возвращения из гастронома со свежей сметаной. Поставила на огонь чайник, и вскоре на его бодрый свист пришла мамуля. Она была свежа, как утренняя роза, и бодра, как трель жаворонка.

— О, готовы оладушки? — мамуля потерла руки и потянулась за чашкой.

В этот момент снова зазвонил телефон. Я неохотно пошла в прихожую, сняла трубку и уныло пробасила:

— Следственный отдел!

— Ой, кто это? — оробела Трошкина.

— Алка, это ты? — Я обрадовалась и заговорила своим нормальным голосом: — Не обращай внимания, это я так шучу.

— Значит, ты еще ничего не знаешь, — подружка мой легкомысленный тон не поддержала. — И Варвара Петровна не знает?

Трошкина была серьезна, даже озабочена. Мне стало ясно, что то знание, которым она, в отличие от нас с мамулей,

уже обладает, не принесло ей ни малейшей радости. Это пугало. Я оглянулась на мамулю. Счастливая, как дитя, она перебрасывала с ладошки на ладошку горячий оладушек и старательно дула на него, пуча щеки, как играющий на рожке амурчик. Было ясно, что она-то уж точно никаких плохих новостей не получала. Пока. Я знала, что за Алкой не заржавеет нарезать правду-матку на три порции.

Я не ошиблась.

— Спускайтесь ко мне, — оборвал затянувшуюся паузу в разговоре встревоженный голос Трошкиной.

Борис Акимович Кузнецов шагал по тропинке к гастроному, церемонно раскланиваясь со знакомыми, беззаботно насвистывая и игриво помахивая сумкой. Утро было серым, туманным, но обещало позже превратиться в ясный день. Бориса Акимовича это радовало. Ближе к обеду он собирался опробовать модернизированный рецепт клинкового сыра, который в идеале нужно было вывешивать на просушку не в закрытом помещении, а на свежем воздухе. По этой причине атмосферные осадки представлялись Борису Акимовичу крайне нежелательными.

На подходе к гастроному кулинар-изобретатель остановился, поднял глаза к небу, припомнил свой экспериментальный рецепт и мысленно еще раз произвел расчеты, в результате которых убедился, что творога нужно покупать не три кило, а все-таки три двести. За этим важным делом Борис Акимович едва не забыл о просьбе дочки сорвать со стены гастронома листовку с комплексным объявлением о наборе грузчиков и возврате носков. Его память освежило появление в поле зрения двух бойких девиц с кипами концертных афиш. Одна девица внахлест ляпнула на стену пару красно-белых плакатов, другая следом прилепила одну бело-синюю афишу. Близорукий Борис Акимович не разобрал, что на них написано, разглядел только общую цветовую гамму. Вспомнив о дочкином наказе, он торопливо охлопал себя по карманам и огорчился:

— Ай-яй-яй! Очки-то я забыл!

Без очков нечего было надеяться прочесть текст и таким образом отыскать нужную листовку, однако Борис Акимович — бывший военный — не привык отступать перед трудностями и обманывать ожидания любимой дочери. Он всегда выполнял свои обещания, а преграды брал штурмом. Отставной полковник упрямо выпятил подбородок, немного подумал и принял решение:

— Если нет возможности провести точечную бомбардировку, проведем ковровую!

Это означало, что придется потрудиться и оборвать со стены все бумажки до последней, вне зависимости от их цвета, размера и содержания, выяснить которое, увы, не представлялось возможным. Борис Акимович скрутил матерчатую сумку в клубок, затолкал его в карман, подвернул манжеты куртки и таким образом максимально освободил руки для предстоящей работы.

— Начнем наступление ударом с правого фланга! — постановил он и решительно направился к означенному углу гастронома.

У служебного входа магазина расслабленно курили водитель хлебного фургона Саша и худосочный испитой мужичонка — единственный гастрономовский грузчик Миша. Они только что закончили разгружать машину и теперь наслаждались заслуженным отдыхом, который у Миши обещал быть непродолжительным: вот-вот должен был подъехать фургон молкомбината.

— Блин, запарился я за двоих ишачить! — часто пыхая горячим дымом, жаловался упитанному флегматичному Саше хилый и желчный Миша. — По штату нам тут положено два грузчика, но Ваську Коноплева как уволили за кражу, так на его место никто и не просится.